Железо и вера

Coder Alex

Улыбка на губах Амары стала шире, редкое и драгоценное зрелище в этом мрачном и пустынном мире, мимолетный проблеск красоты среди уродства войны. «Они благословенны, Солдат. Они бы задушили его собственными богохульствами». Ее голос, хотя и был еще тихим, содержал нотки стали, непоколебимую веру Адепта Сороритас, сияющую сквозь него.

Между ними повисла тяжелая тишина, наполненная невысказанным грузом общей травмы, ужасов, которые они видели, потерянных жизней, постоянного, грызущего страха того, что еще должно было произойти. В воздухе висела сильная эмоция битвы, ощутимое напряжение, которое трещало между ними, молчаливое признание связи, выкованной в горниле войны.

Кель переместил вес, его взгляд скользнул по опустошенной местности, его глаза стали жесткими с мрачной уверенностью. «Они вернутся», – сказал он, его голос был низким и звучным, голос опыта говорил суровую правду. «Они всегда возвращаются. Больше. Злее».

Амара кивнула, устремив взгляд на далекую линию деревьев, где тени,

казалось, извивались и сливались, намекая на невидимые ужасы, таящиеся внутри, ожидая своего момента, чтобы нанести удар. Проблеск тепла в ее глазах померк, сменившись стальной решимостью воина, готового встретиться со своим долгом, принять свою судьбу. «Мы должны подготовиться», – заявила она, ее голос вновь обрел свою обычную твердость, нежная уязвимость, на мгновение мелькнувшая теперь под железной волей Адепта Сороритас. Однако под закаленной внешностью оставался тлеющий уголек связи, хрупкая искра, упрямо тлеющая в сердце надвигающейся тьмы, свидетельство неожиданной связи, выкованной в горниле войны, связи, которая бросала вызов логике, связи, которая шептала о надежде среди отчаяния. В этот общий момент передышки, среди руин умирающего мира, семя запретной любви пустило корни, нежный, невероятный цветок, осмеливающийся расцвести перед лицом всепоглощающего отчаяния, свидетельство несокрушимой, неукротимой силы человеческого духа, луч света в мрачной тьме 41-го тысячелетия.

Глава 11: Подсчет стоимости

Рассвет пролился по опустошенной местности, нерешительная ласка синяков пурпурного и кроваво-оранжевого на пепельно-сером полотне задымленного неба. Зарождающийся свет, просачивающийся сквозь клубящуюся дымку, осветил сцену глубокого опустошения, отвратительный шедевр разрушения, сотворенный жестокой рукой войны. Поле битвы, когда-то яркое полотно жизни и движения, теперь было безмолвным склепом, гротескной мозаикой из сломанных тел, разбитых машин и кратеров, глубоко вырытых в земле, словно их царапал какой-то чудовищный, невидимый зверь. Воздух, тяжелый от приторного смрада смерти и разложения, цеплялся за горло, как фантомная рука, постоянное, удушающее напоминание об ужасах, которые развернулись под равнодушным взглядом умирающего солнца. Металлический привкус пролитой крови, смешанный с едким запахом жженого прометия и тошнотворно-сладким запахом разлагающейся плоти, пропитывал каждый вдох, невидимой пеленой окутывая выживших, леденящее душу свидетельство непомерной цены победы.

На пустынном пространстве поля битвы остатки имперских сил, избитые, истощенные и преследуемые призрачными обликами павших товарищей, двигались среди руин, словно призраки на кладбище, которое они сами создали. Их лица, покрытые грязью и изрезанные глубокими морщинами истощения и травм, были масками горя, их глаза были пусты от беспощадного натиска ужасов, свидетелями которых они стали. Некоторые двигались с механической эффективностью, мрачной точностью автомата, рожденной годами суровых тренировок и глубоко укоренившейся дисциплины. Они ухаживали за ранеными натренированными руками, их движения были быстрыми и обдуманными, отчаянная, почти тщетная попытка навести порядок в подавляющем хаосе. Другие спотыкались среди обломков, их движения были медленными и нерешительными, их глаза нервно метались, преследуемые призраком зеленого прилива, словно ожидая, что из земли в любой момент вырвется еще одна волна звериной ярости. Они собирали мертвых, их лица были мрачными и застывшими, их сердца были полны скорби, они осторожно укладывали сломанные тела своих товарищей, своих братьев и сестер по оружию на самодельные носилки, сделанные из разбитых обломков, их молчаливое почтение было резким, острым контрастом с жестоким безразличием поля битвы. Ритмичный лязг металла о металл, когда они спасали то немногое, что осталось от их разбитого оборудования, эхом разносился по пустынному ландшафту, скорбная панихида по павшим, плач по потерянным жизням и погасшим будущим.

Первоначальный натиск орков был отбит, отброшен назад непоколебимой храбростью и пылкой верой Имперской Гвардии и Адепта Сороритас, свидетельством неукротимого духа человечества перед лицом превосходящих сил. Но эта с трудом завоеванная победа досталась ужасной ценой. Земля была устлана телами павших, верных гвардейцев и набожных сестер, их изломанные тела лежали скрюченными и безмолвными среди обломков, их жертвы были мрачным подношением на алтаре войны. Сам воздух потрескивал от затяжного психического остатка битвы, слабого, тревожного эха ужаса и ярости, поглотивших землю, ощутимого чувства потери, пронизывающего каждый атом опустошенного мира. Даже сама земля, казалось, скорбела, израненная и сломленная, неся на себе неизгладимые следы конфликта, безмолвный свидетель ужасов, которые были выпущены на ее поверхность.

Амара, ее некогда безупречная силовая броня теперь была побита и покрыта шрамами, свидетельство жестокости битвы, двигалась сквозь обломки, как призрак, ее движения были медленными, обдуманными, каждый шаг был выверенным и точным. Тяжесть битвы, явный, сокрушительный масштаб потерь давили на нее, удушающее бремя, которое грозило погасить мерцающее пламя ее духа. Эхо битвы все еще раздавалось в ее разуме, крики умирающих, гортанный рев орков,

оглушительный рев взрывающихся машин, постоянный, отрывистый лай лазерного огня, какофония разрушения, которая играла в бесконечном цикле, мучительная симфония смерти. Она остановилась перед падшей фигурой сестры, ее лицо было безмятежно в объятиях смерти, ее руки крепко сжимали сломанные четки, бусины были разбросаны, как упавшие слезы, по пропитанной кровью земле. Амара опустилась на колени, ее собственные колени, одетые в керамит, терлись о разбитую землю, и осторожно закрыла глаза сестры, безмолвная молитва формировалась на ее губах, шепотная мольба об отпущении грехов, о мире, о прекращении страданий. Неизмеримая цена победы была глубоко запечатлена в чертах ее лица, глубокая печаль, которая отражала опустошение самого поля битвы. Она знала, с леденящей уверенностью, которая глубоко засела в ее костях, что война еще далека от завершения. Эта краткая передышка, этот момент скорбных размышлений был всего лишь мимолетной паузой перед тем, как буря разразится снова. Орки вернутся, больше, злее, их жажда крови неутолена. И Империум будет готов, ожидая, закаляя себя для неизбежного натиска. Но шрамы этой битвы, как физические, так и эмоциональные, невидимые раны, гноящиеся под поверхностью, будут оставаться еще долго после того, как прозвучит последний выстрел, как навязчивое напоминание о цене выживания в мрачной тьме 41-го тысячелетия.

Глава 12: Маловероятные союзники

В тревожной тишине, которая последовала за бурей битвы, хрупкое, почти неземное товарищество расцвело среди руин. Поле битвы, все еще тлеющее и покрытое шрамами, холст опустошения, написанный в оттенках серого и черного, было молчаливым свидетелем зарождающейся связи между сестрой Амарой и солдатом Кэлем. Две души из диаметрально противоположных миров, разделенные жесткими, беспощадными слоями имперского общества, но объединенные общим горнилом битвы, интуитивным опытом столкновения со смертью и выхода из нее, изменились, с другой стороны. Резкие линии разграничения, которые определяли их соответствующие роли, кажущаяся непреодолимой пропасть между набожными Адепта Сороритас и прагматичным имперским гвардейцем, размытые в дыму и тенях, смягченные общим бременем их испытаний.

Они работали бок о бок, невероятная пара среди опустошения, их движения бессознательно отражали друг друга в безмолвном балете сотрудничества. Амара, ее силовая броня, когда-то сияющая белизной, теперь потускнела и покрылась пятнами от остатков битвы, руководила укреплением оборонительных позиций с непоколебимой властью, которая противоречила ее истощению. Ее голос, ясный и звучный, прорезал затяжную дымку битвы, вдохновляя выживших Сестер Битвы на новые усилия, каждый ее жест излучал ауру спокойной решимости. Кель, его лазган перекинут через плечо, знакомый вес, который предлагал небольшую меру утешения в этом хаотичном мире, координировал усилия оставшихся гвардейцев, его грубые команды смягчались вновь обретенным уважением к монахине-воину, которая сражалась рядом с ним с яростью, которая соответствовала его собственной. Они делились своими истощающимися ресурсами – драгоценными боеприпасами, скудными пайками, бесценными знаниями, почерпнутыми из их соответствующих наблюдательных пунктов во время хаотичных приливов и отливов битвы. Каждое нашептанное наблюдение, каждое тщательно продуманное тактическое понимание были жизненно важной нитью в шатком гобелене их выживания, отчаянной попыткой предвидеть и подготовиться к неизбежному возвращению прожорливой орочьей орды.

Амара, с детства заточенная в строгих рамках своего ордена, привыкшая к стоическому молчанию и непоколебимой набожности своих собратьев-Сестер, обнаружила себя удивленной, почти обезоруженной, неожиданной легкостью, с которой она говорила с Кейлом. Его прагматизм, его мрачный, уставший от мира цинизм, рожденный бесчисленными битвами, сражавшимися с невозможными шансами, резко контрастировали с непоколебимой верой и пылким фанатизмом, которые определяли ее мир. Тем не менее, его слова резонировали с скрытой частью ее, с погребенным угольком сомнения, который мерцал под поверхностью ее непоколебимой преданности, частью ее, которая сомневалась, которая жаждала чего-то большего, чего-то за пределами жестких, непреклонных доктрин Экклезиархии. Она нашла странное утешение в его сухом, самоуничижительном юморе, проблеск тепла перед лицом подавляющей тьмы, краткую передышку от постоянного, грызущего страха, который грозил поглотить ее.

Кель, в свою очередь, обнаружил, что его необъяснимо влечет к тихой силе Амары, ее непоколебимой вере, ее непоколебимой решимости перед лицом невообразимых ужасов. Ее присутствие, маяк спокойствия среди бури битвы, устойчивое пламя в надвигающейся тьме, было резким контрастом с мрачным фатализмом и всепроникающим цинизмом, которые пронизывали ряды его товарищей-гвардейцев. Он был пленен непоколебимой преданностью, которая сияла в ее глазах, непоколебимой верой в высшую силу, божественную цель, которая давала ей силу противостоять ужасам поля битвы, не дрогнув, не поддаваясь отчаянию. Он обнаружил, что открывается ей, делясь фрагментами своего прошлого, проблесками человека под слоями грязи и усталости от битвы, уязвимостью, которую он никогда не позволял себе показывать другой душе, доверием, на которое он никогда не считал себя способным.