Желтый саквояж
Шрифт:
– Пане, а чего вы в меня не стреляли? Вы ж хотели…
– Хотел… – спокойно подтвердил Зенек и вдруг протянул руку, помогая парню выбраться…
Сельский парубок Дмитро Иванчук терялся в догадках. Он вроде ничего такого не натворил. Ну, двинул солдата по морде, это да, но ведь и сам получил добряче. Правда, получилось, что он помог Остапу сбежать, но понятно, это же не кто-нибудь, а брат…
Но, похоже, москали ничего понимать не хотели, а так и держали Дмитра в каталажке. Впрочем, когда Дмитро
Вот только условия, в которых содержали парня, мало напоминали то, к чему его готовили. Достаточно сказать, что в камере, где Дмитро сидел вроде бы с такими же бедолагами, было человек десять, а временами и того больше.
Впрочем, внезапно всё изменилось, и Дмитра неожиданно перевели из битком набитой камеры совсем в другое помещение. Тут на нарах даже были свободные места, и сокамерники, с которыми Дмитро поделился своими бедами, объяснили, что раньше его содержали в камере предварительного заключения, а вот теперь…
Что значит это многозначительное «теперь», парубок сначала не понял, но когда вскорости за ним явился надзиратель, Дмитро сообразил, что его снова начинают вызывать на допрос и, почему-то обрадовавшись, с готовностью вышел из камеры.
Надзиратель, худой дядька в летах, портупеи не носил, и потому тяжёлая кобура с наганом заметно перетягивала плохо затянутый ремень на один бок. Но власть есть власть, и как бы там надзиратель не выглядел, ясное дело, когда, закрыв дверь, он кивком приказал идти вперёд, Дмитро послушно зашагал по коридору.
Сначала они шли мимо одинаковых дверей с глазками, а потом спустились этажом ниже, и страж завёл арестанта в незнакомую комнату. Здесь Дмитро ещё не был и сейчас с интересом смотрел на сидевшего за столом военного.
Кивком отпустив торчавшего у двери надзирателя, военный жестом приказал Дмитру сесть на стоявший посередине комнаты табурет и лениво спросил:
– Иванчук Дмитро, из Подгайцев, так?
– Так, – с готовностью подтвердил Дмитро.
Военный, а судя по всему, это был следователь, раскрыл лежавшую перед ним картонную папку и монотонно зачитал:
– Вы, Иванчук Дмитрий, житель села Подгайчики, обвиняетесь в пособничестве вооружённому бандиту, каковым является ваш собственный брат Иванчук Остап.
– Да какой же он бандит… – начал Дмитро, но следователь резко оборвал его окриком:
– Молчать! – А потом тихо и чуть ли не вкрадчиво спросил: – Сколько вас в банде?
– Какая банда, пане слидчий?.. [106] – ошарашенно забормотал Дмитро. – Та мы ж…
– Вот именно вы! И добычу вы делили!
106
Следователь.
– Какую добычу? – оторопел Дмитро.
– Какую, какую?..
– Та, пане-товарищу, – залепетал Дмитро, – нема в мене якогось, як вы кажете, саквояжу.
– Нет, говоришь? – грозно повторил следователь. – А из-за чего у вас в сарае перепалка была? Из-за саквояжа! Что там, говори!.. Деньги?
Услыхав такое, Дмитро мгновенно побледнел и, забыв всё, что говорил раньше, ляпнул:
– Нема там нияких грошей, пане-товарищу! Нема… Там, мабуть, якись паперы…
– Бумаги какие-то, говоришь? – ехидно переспросил следователь. – А откуда ты знаешь?
– Так брат мени говорив, – Дмитро судорожно облизал губы. – Ему той поляк сказал. Якого я на Яблуневой бачив. Вы його, пане-товарищу, сами спросить…
– Спросим, обязательно спросим… – прошипел следователь и заглянул в папку. – А вот ты мне ещё вот что скажи… Ты, Иванчук Дмитро, в КПЗУ был?
Столь внезапный поворот сбил Дмитра с толку, и он лишь молча кивнул, а следователь, ничуть не удивившись, продолжил:
– Правильно, был… И мы это знаем. И как ты в КПЗУ был и какие обещания в польском постерунке подписывал, тоже знаем. Не забыл?.. А то я напомню… – и следователь зашелестел бумагами.
Такая осведомлённость была полной неожиданностью для Дмитра, и он испуганно пробормотал:
– Ни, ни, не треба, – а потом жалко добавил: – Пане-товарищу, мене ж там били.
– Ах били… Значит, когда бьют, ты говорливый?.. Ну и мне, гад, скажешь. Я про банду вашу всё хочу знать! – и следователь положил на стол пудовые кулаки…
Маленький костерок был разложен на самом берегу небольшой лесной речки, а полуголые Зенек с Остапом, стараясь согреться, жались к огню. Как ни удивительно, но за те часы, в течение которых они дружно месили болотную грязь, парни, в общем-то, нашли общий язык. По крайней мере взаимная вражда несколько отступила, да и их теперешнее бродячее состояние поспособствовало возникновению какой-то, пусть даже временной, общности.
Так что, когда они наконец набрели на эту речушку, а позже, кое-как приведя себя в порядок, развели костёр, Зенек горько вздохнул и откровенно пожаловался Остапу:
– Да, заварилась каша через тот клятый саквояж… А спросить почему? Я ж всего-навсего поручник. Приехали, вези, говорят, а тут «мессершмитт» немецкий, ну и… А к вам я сам не знаю чего сунулся, может, там одни бумаги штабные, уже никому не нужные. Война-то, шлях бы ёё трафил [107] , кончилась.
– Может, и так, – подкладывая в огонь веточки, согласился Остап. – Наверное, сгорел той чемайдан. А если нет, то нашёл его какой-нибудь дядька та и повыкидал всё из него…
107
Чёрт бы её побрал.