Жемчужница
Шрифт:
А может, все дело в том, что она просто никогда ничего подобного не ощущала?
Девушка откинулась головой Тики на плечо, открывая шею, и блаженно зажмурилась. Он был ее опорой, и ним было хорошо так, как не будет ни с кем другим.
Как никогда не будет хорошо с Линком.
— Все будет хорошо, — тихо произнес мужчина, проводя носом по ее коже и заставляя ее замереть.
Мысли о Линке сразу же улетучились из головы. Да и были ли они чем-то важным в этот конкретный момент? Ведь в этот момент Алане казалось, она может — и должна — убедить отца в том, что будет лучше
— Это точно, — приободрившись немного от этой мысли, едва ощутимо кивнула Алана, с восторгом чувствуя, как ее мягко гладят по животу.
Тики вообще был таким ласковым, что иногда девушке казалось, она плавится в его нежности, подобной кипящему источнику — такой же горячей, обжигающе-приятной и невероятно расслабляющей. Микк словно бы чувствовал, как следовало погладить, куда необходимо было надавить, чтобы девушка полностью отдалась ему во власть, забыв обо всех своих горестях и проблемах.
А всего этого было много. Но думать обо всем этом не хотелось и в обычное время — что уж говорить о таких моментах, когда мужчина так аккуратно ласкал её, по сути не делая ничего — лишь касания, даже невинные в своём исполнении, но невообразимо прекрасные и трепетные.
Алана прикрыла глаза, чувствуя, как её уносит куда-то далеко-далеко тёплым течением, и глубоко вздохнула, расслабленно улыбаясь.
— Люблю тебя, — шепнула она, дрожа от восторга, от удовольствия, от собственного счастья, переполнявшего её тонкое хрупкое тело.
Тики ничего не ответил — лишь бархатно поцеловал её в шею, туда, где под кожей скрывались жабры, и Алана ощутила себя такой воздушной и свободной, что могла бы взлететь при первом же порыве ветра.
Изу, уморившийся за день, уже видел девятый сон, а потому нежить её Тики никто не мешал: они поставили свой шатёр на отдалении от остальных, ближе к озеру, чтобы девушка могла увильнуть к воде в любой момент, а отужинали как раз перед тем, как разложить своё спальное место.
— Тики… — внизу живота истомой разлилось напряженное наслаждение, а уж краснота на щеках была и вовсе невыносимой. И все же… — Скажи, а как… как ваши женщины ублажают мужчин?
Микк прыснул — как будто увидел что-то очень веселое в вопросе — и легонько прикусил ее ушную мочку. То ли он так велел завязывать с подобным интересом (что в принципе было невозможно, когда тебя так прижимают к себе и так нежат), то ли провоцировал продолжать. И даже если второе предположение было неверным, Алана предпочла следовать именно ему.
— Ну Тики!.. — ее снова куснули за ухо, и в этот раз мужчина горячо выдохнул.
— Неужели ты действительно думаешь, что не сгоришь от стыда, пока я буду тебя просвещать? — с беззлобной насмешкой проронил он, распуская узел на ее ханбоке и проникая горячими пальцами под одежду.
Алана не была так уверена в этом — потому что она сгорала от стыда уже
— Нет, не уверена, — пискнула она, шумно вздыхая, и выгнулась, когда Тики погладил ее по груди.
О океан, ну как можно быть таким… Он же даже ничего не делает — только гладит! Но так, что в голове просто шаром покати.
— Ну вот видишь, — на этот раз смешок мужчины был гораздо отчетливее, и девушка ничего на него не ответила, подавленно прикусив губу.
Нужно было спрятаться в шатре, чтобы не привлекать своим поведением лишнее внимание тех, кто нечаянно мог забрести сюда (Лави, например, который и так буквально следил за всеми передвижениям девушки, очевидно полагая, что она представляет опасность для окружающих), но Алане было так лень подниматься и останавливать Тики от всех этих поглаживаний — она казалась самой себе разнеженной амебой или слизняком, и это сравнение веселило её своей абсурдностью и ироничной правильностью.
Микк же просто её гладил, вновь повторила про себя девушка. Он не щипал, не мял, не жал, как это делали Шан и Роц, но Алане безумно хотелось, чтобы Тики хоть раз притронулся к ней так же, как и они — только в его прикосновениях нежности будет куда больше.
Мужчина мягко хохотнул ей на ухо, обжигая мочку и шею горячим дыханием, и мимолётно коснулся пальцами затвердевших сосков, рождая внизу живота зудящую истому, отчего девушка не сдержала сорвавшийся с губ стон.
О океан, Тики же касался лишь её груди, груди, которая у морского народа никогда не была предметом влечения! Что же будет, когда он коснётся к её ногам?..или к хвосту? Вновь прикоснётся к её уродливому хвосту?
Ей так хотелось, чтобы он прикасался, что она сама готова была направить его руку.
Неужели ему не надоедает ласкать ее? Неужели его не утомляют ее всхлипывающие стоны от самых простых жестов, на которые она отзывается как тугая арфовая струна — на каждое прикосновение арфиста? Ведь отдачи Тики не получал — вообще никакой. Алана не знала, как к нему прикоснуться, и это смущало ее, стесняло и долго не давало спать по ночам.
Она была эгоистичной, и Тики поощрял ее эгоизм. Глубокими поцелуями, мокрыми дорожками на линиях алой росписи, поглаживанием тут же тяжелеющей, наливающейся груди.
Соски торчали, твердея от касаний, и зудели, чувствительные почти до боли.
Алана глубоко вздохнула, силясь успокоить бешеное — слишком громкое, до смешного — сердцебиение, и накрыла руку мужчины своей. Так, что тот чуть сжал ее грудь в ладони от неожиданности — и замер.
— Ну… а все-таки? — если Тики будет прикасаться к ее хвосту (если сам захочет, конечно), она должна знать, как ему ответить. На земном жестовом языке. Так, чтобы он точно понял, что ей хорошо, и чтобы ему самому было хорошо.