Жемчужница
Шрифт:
Девушка ощутила, как Тики прижимает её к груди сильнее, пытается что-то сказать тритону, успокоить его, но ни одно его слово не достигало её ушей. Она словно бы упала в пучины океана.
В пучины своей чёрной души.
Где было одиноко, больно, холодно и невероятно плохо.
Алана шагнула вперёд, к ругающемуся Лави, отстраняясь от непонимающе вздрогнувшего Тики, чувствуя, как будто бы зияющую дыру в груди.
…она четыреста лет сходила с ума от осознания, что у неё нет никого, кроме отца, который, казалось, и забыл о её существовании.
…она четыреста лет ненавидела и винила себя.
…не думала о братьях и сёстрах.
А
— Знала бы ты, как я ненавижу тебя! Мерзкая идиотка с водорослями вместо мозгов! Вечно всё ты портишь! — кричал тем временем Лави, пуская волны с каждой минутой всё более жаркие, обжигающие, но Алана упорна плелась к нему, ощущая себя такой слабой, такой немощной, такой и правда идиоткой.
Этот рыжий паренёк был её семьёй.
Он был её родной кровью.
Он был кем-то невероятно близким и нужным.
— Лави… — шепнула Алана, подойдя к парню достаточно близко, почти нос к носу, и чувствуя, как жар обжигает кожу, как этот жар высушивает воздух и воду в земле, как этот убийственный жар норовит сожрать её в огне, готовом обрушиться на неё в любую минуту. И всё равно… — Лави… давай просто поговорим, пожалуйста…
— Мне не о чем говорить с тобой! — огрызнулся парень, усилием воли заставляя шипы на руках втянуться обратно и принимая свой обычный вид. — Когда ты была заперта в бухте, я приходил только ради того, чтобы убедиться, что ты все еще сходишь с ума в ее пределах и не причиняешь никому вреда! — заявил он с веселой злобой и тут же снова картинно взмахнул руками. — А теперь ты вылезла на свет, и единственное, чего мне хочется — это твоей смерти! Потому что ты… — Алана все-таки зажмурилась, боясь услышать очередной поток ругательств в свой адрес, но Лави словно потух. Только и выдохнул едва слышно: — Ты не спасла его. Могла — но ты не спасла. Ненавижу тебя за это…
Не спасла его… его? Не спасла… Рогза?
Рогз.
Рогз, который втайне от отца жил с человеческой женщиной и заимел от нее ребенка. Рогз, который накануне их путешествия в Поднебесную тогда, четыреста лет назад, ревностно прятал в своих покоях обручальный браслет (морской народ перенял эти украшения у имперцев, когда Элайза стала императрицей), который по его возвращении должен был навсегда сомкнуться на руке его нареченной, даже если отец и не разрешит.
Алана вспомнила, как она и сестры постарше, но еще не такие серьезные, как Тэнья или Люсиль, пробрались в его комнаты перед отплытием и обнаружили его драгоценную нычку. Все в семье знали, что у старшего есть возлюбленная, но никто никогда не видел ее в лицо, и тогда… ох и радости было тогда!
А теперь… отпрыск мимикрима-Рогза, самого любимого брата, смотрит на Алану с ненавистью, потому что та не спасла его отца.
В глазах защипало.
Губы задрожали.
Жар обжигал кожу, опалял волосы, горячей волной забирался под веки.
Алана вдруг ощутила себя такой маленькой, такой невероятно беспомощной. Такой, какой была четыреста лет назад, когда с её лица наконец сняли мешок, и перед ней предстали глумливо улыбающиеся охотники, что уже с несколько дней держали ослабевшую семью подальше от воды. В той лачуге было также жарко.
Потому что зачастую именно повелители огня и идут в охотники.
Алана почувствовала, как ледяная слеза скатилась по щеке, и чуть приподняла уголки губ в неясной самой себе улыбке.
— П-прости, — выдохнула она почти
И Лави буквально взорвался: огонь с его волос взлетел вверх красными всполохами, лицо его безобразно скривилось в гневе, а кулаки сжались до побеления костяшек.
— Простить?! — взревел он, пугая всех окружающих их людей. Алана заметила, как все они отошли на несколько шагов, опасливо переглядываясь, и как Тики бросился вперёд, но его сильным движением перехватил Неа, необычайно серьёзный и напряжённо-собранный, и как Книгочей мрачно взирал на внука, но никто не осмелился подойти ближе. Никто не осмеливался больше попытаться успокоить взбесившегося тритона, способного управлять огнём. — Ты, мерзкая ведьма, которая всё ещё не сдохла, просишь меня тебя простить?! — продолжал Лави, и с каждым словом Алане хотелось провалиться под землю всё больше и больше, но она терпела и стояла на месте. — Простить за то, что лишила отца?! За то, что выжила именно ты, а не он?! За то, что с твоей силой ты не смогла спасти его?! Лгунья! Завравшаяся лгунья и ведьма!
— Я сама себя ненавижу за то, что выжила, — выдохнула она неслышно. — Я сама бесилась все эти четыреста лет, потому что не имела права даже умереть. Неужели… неужели ты думаешь, что мне недостаточно собственного ничтожества?
Лави коротко ухмыльнулся и качнул головой.
— Нет, — припечатал он совершенно уверенно, — тебе недостаточно. Потому что ты чванливая лживая гадина. Потому что ты отмечена самой смертью, и все, кто любят тебя — обязательно умирают. И я уж точно не хочу быть одним из них.
Стоящий за спиной Лави Мана охнул, испуганный словами парня, и вдруг топнул ногой, в один момент превращаясь из болезненно-бледного почти юноши в кого-то очень взрослого. Причем, в абсолютно разочарованного чем-то взрослого.
— Побойся того, что говоришь, — он дернул Лави за плечо, первый из всех осмелившийся сократить дистанцию и подойти к буквально пылающему тритону. — Кто у тебя еще есть, Лави? А у нее? Царь, который о вас не помнит? — голос Маны был сердито-твердым и совсем не дрожал даже когда явственно запахло паленым — рукав его рубашки затлел.
Лави растянул в насмешливой улыбке губы и предложил ему:
— Иди и разберись со своим братом, а потом лезь в чужие отношения, понял?
Мана вспыхнул (скорее от злости, чем от смущения), но руки не отнял — даже сильнее сжал пальцы, словно таким жестом старался переубедить взбесившегося тритона.
— Не хочу тебя обижать, Панда, — вдруг раздался откуда-то сзади серьёзно-насмешливый голос Неа, — но если твой внук не угомонится, я закатаю его в шатёр, и дальше он поедет уже так, — холодно закончил мужчина, и Алана не видела его лица, но была полностью уверена, что ни одна мышца у него не дёрнулась. Он был невероятно похож на Дориана, который мог за одно мгновение собраться и стать безжалостным правителем.
Воспоминание огнём вспыхнуло в груди, обжигая внутренности.
Алана не спасла никого. Даже Элайзу, которая примчалась к той самой лачуге, которая слегла от горя, а потом и умерла вслед за любимым мужем. А ведь если бы Алана была способна пробудить свои силы в первый день — в тот самый день, когда их только похитили, — то ничего бы и не было.
Лави вдруг громко рассмеялся, зло стрельнув глазом в сторону Неа, и вцепился пальцами в руку охнувшего Маны с таким гневным выражением на лице, с такой ненавистью в ядовитой улыбке, что воздух тут же засверкал и затрещал, разрываемый огнём, срывающимся с волос и плеч тритона.