Жена палача
Шрифт:
Это были волшебные мгновения, минуты и часы. И я была счастлива, совершенно позабыв о недавних переживаниях и тревогах. Мой муж был чудесным человеком, еще и красивым, притом, и когда я смотрела на него, то понимала, что всё верно – любое горе забывается, а на смену ему обязательно приходит счастье, и оно обязательно приходит к благородным и благовоспитанным девицам, если девицы вели себя соответственно.
Теперь Рейнар вёл себя свободнее, мы чаще разговаривали и больше узнавали друг о друге. Но если я рассказала ему всю свою жизнь, то он был не слишком
– Почему? – спросила я наивно. – Они полюбили друг друга?
– Думаю, дело было не в любви, а в том, что моя мать была кое-чем обязана своему палачу, - уклонился от прямого ответа Рейнар и перевёл тему на другое.
Я долго думала об этой истории. Если осужденная была обязана, то чем? Палач подрезал веревку, чтобы спасти женщину? Да, вполне возможно…
– А за что была осуждена твоя мама? – спросила я в другой раз.
– Не знаю, - ответил Рейнар равнодушно. – Я совсем не помню её. Она умерла во время родов, меня вырастила Клодетт.
– Вот как… - я была удивлена, что это не влияние матери сделало моего мужа благородным и образованным человеком. – Но откуда ты узнал обо всем? О медицине, кто научил тебя читать и писать, кто преподавал историю и другие науки?..
– Отец, - ответил он. – Многому он меня, конечно, обучить не мог, но договорился с монахами, что я буду приходить к ним раз в неделю. В монастырях есть книги, и люди там попадаются ученые. А отец мечтал, что когда-нибудь законы изменятся, и мы получим хоть какие-то вольности, наравне с горожанами.
– Это не законы, - возразила я, потрясенная до глубины души этой простой и грустной историей. – Это обычаи. И мы обязательно заставим людей смотреть на нас, как на равных, а не как на изгоев.
– На тебя всегда будут смотреть, как на благородную даму, - отшутился он, а потом обнял и поцеловал. – Ты со мной, Виоль, и мне ничего больше не надо.
Мне тоже ничего не было нужно, когда он находился рядом. Почти. Потому что теперь я мечтала о ребенке. Дому на рябиновом холме не хватало детского смеха и топота маленьких ножек. И мне хотелось, чтобы были сын или дочка – похожие на Рейнара, черноглазые, такие же красивые…
Каждое утро после бурной и сладостной ночи я прислушивалась к себе – не появилась ли во мне новая жизнь? Но время шло, а ничего не менялось, и в положенное время наступили мои женские дни. Я была разочарована и отметила в записной книжке это число, чтобы не пропустить, когда пройдет ровно месяц.
Клодетт приходила почти каждый день и сразу же поняла, что мы с Рейнаром достигли согласия.
– Вот и славно, - сказала она, не особенно удивившись. – А об остальном не думайте. Будь, что будет. Давайте, помогу вам постирать простыни.
–
Добрая женщина ничего не спросила, и раздобыла мне пряных трав, а я сама застирала постельное белье, стесняясь и радуясь, что моя семейная жизнь стала по-настоящему семейной. Но пусть Клодетт знала почти обо всем, я не могла позволить ей увидеть следы любви на простынях. Это было слишком интимно, слишком неприкосновенно.
В один из дней, когда Рейнар отправился собирать травы, я хлопотала по хозяйству и услышала стук. Решив, что это муж забыл что-то, я бросилась вниз по лестнице, отодвинула задвижку и распахнула двери, готовая броситься к нему на шею и пошутить насчет забывчивости влюбленного, но это был не Рейнар.
На пороге стояли Анна Сегюр и Лиз Тюренн – мои подруги, когда я еще беззаботно веселилась в компании знакомых сестры. Лиз держала что-то тяжелое, прямоугольное, завернутое в бумагу и перетянутое тонкой веревкой, а в руках у Анны была корзина, прикрытая белой салфеткой, и на краю салфетки были знакомые мне монограммы – «АМ». Аликс Монжеро, моя тётушка.
Мы трое растерялись и некоторое время смотрели друг на друга, не зная, что сказать. Наконец, Анна, как самая бойкая, заговорила, протягивая мне корзину:
– Мы пошли гулять возле пруда, и Фьера Монжеро попросила нас передать вам вот это… Тут сливовое варенье и..
– И вафельница! – выпалила Лиз, поставив свою ношу на крыльцо. – Она такая тяжелая! Мы несли ее по очереди!
– О, как это мило с вашей стороны, - я торопливо вытерла руки о фартук и пригласила девушек войти. – Нельзя передавать ничего через порог, примета плохая.
Они вошли, озираясь со страхом и любопытством.
– Рейнара нет дома, - сказала я небрежно, забирая под мышку вафельницу. – Но я как раз собиралась заваривать чай, и буду рада, если вы составите мне компанию. И если уж тётя передала вафельницу, то можем сделать вафли со сливовым вареньем.
– Чай – это чудесно, - подхватила Анна, и я поняла, что ей очень хочется задержаться.
– Тогда проходите, - пригласила я. – Только будьте добры разуться. В нашем доме везде ковры, и чистить их приходиться мне.
– У вас нет служанки, форката Виоль? – с жадным любопытством спросила Лиз, послушно расстегивая пряжки туфель. Анна, помедлив, последовала её примеру.
– Служанки нет, - признала я, провожая девушек в столовую.
– Как же вы поддерживаете в чистоте такой огромный дом? Неужели сами… - Анна не закончила фразу и ахнула, увидев фарфор за стеклом буфета. – Боже, что за прелесть!
– Присаживайтесь к столу, - я постаралась не выказать, как мне было приятно её удивление изящной посудой. – Сейчас заварю чай и сделаю тесто. А с домом я прекрасно справляюсь сама. Хорошая жена - прежде всего хорошая хозяйка. И, признаюсь, мне всегда это нравилось.