Жених благородных кровей
Шрифт:
– Нет, с чего ты взяла? – совладав с собой, ответила Роберта.
Мать шумно вздохнула.
– Во-первых, ты никогда не звонишь в обычные дни, – сказала она более привычным голосом, но, как показалось Роберте, с грустинкой.
Неужели ей нужны мои звонки? Не в праздники и без особого повода?
– Во-вторых, голос у тебя какой-то странный.
Роберта на миг остолбенела. Творились чудеса: последнее время мать слышала ее голос от силы десять раз в год. Неужто могла определить, тем более по телефону и всего по нескольким словам, что дочь переживает не самые спокойные дни?
– Странно, что ты заметила, –
– Значит, что-то все же стряслось? – спросила мать почти ровно, но Роберта снова уловила в ее интонации намек на беспокойство.
– Да нет, ничего особенного не стряслось. Просто... – Чтобы мать ей поверила, следовало рассказать о каком-нибудь пустяке. Взгляд упал на Шустрика. – Просто у нас сейчас временный сожитель – проказливый крысенок. Делает нам мелкие пакости. Вчера, например, превратил в кучу обрывков мой пакет и журнал.
Мать засмеялась и вдруг сказала:
– Я знаю про Шустрика – Мартин рассказывал.
– Мартин? – Маман не переставала удивлять. Неужто ее интересуют дочерины новости, вплоть до столь несущественных?
– Да, Мартин. Вы ведь на днях разговаривали?
– Ну да... Кажется, позавчера. – Роберта в изумлении покачала головой. В каком неожиданном направлении потекла беседа. Быть может, стена непонимания стояла между ними отнюдь не только по вине матери? Может, надо было давно позвонить ей без особой на то причины? В какой-то миг Роберта чуть не отказалась от идеи заговаривать об отце, подумав: пусть считает, будто мне потребовалось всего лишь услышать ее голос. Но решила все-таки довести начатое до конца. – Я хотела бы кое о чем побеседовать с тобой, мама, – медленно произнесла она. – Тебе наверняка будет неприятно. Может, даже ты снова откажешься отвечать, но мне очень важно знать, пойми...
Последовало продолжительное молчание. Роберте уже показалось, что мать вот-вот положит трубку, на том история и закончится, когда та наконец ответила:
– Я догадываюсь, о чем ты собралась спросить. – В ее голосе прозвучали усталость и тоска, отчего Роберта удивленно нахмурилась. – Вернее, о ком...
– Правильно, о ком. Годы идут, мама. Как задумаешься, сколько потеряно времени, делается страшно. – Она испугалась собственных слов, но тут почувствовала прилив смелости, какой ей всегда не хватало в общении с матерью. – Он хоть знает, что я есть на свете?
Мать ответила не сразу. Глухим, не своим голосом:
– Нет.
Грудь Роберты сдавило отчаяние. С губ едва не сорвался крик: «Ты не имела права!», но она сдержалась и лишь с упреком пробормотала:
– Мама-мама...
Мать вдруг словно очнулась от полувекового сна. Заговорила быстро, громко, сбивчиво:
– Да, да, да! Я не должна была... Но понимаешь, этого не объяснить... Все пошло наперекосяк – с того самого дня. Ах, Берта! Если бы ты только знала... – Она умолкла. Послышался странный звук.
Неужели шмыгнула носом? Роберта в жизни не видела, чтобы мать плакала.
– Ты совершенно права. Тебе нужно знать. И Мартин мне все твердит, особенно в последнее время...
Милый славный Мартин. Он всегда понимал как никто, в чем нуждается его Берта.
– В общем, слушай, – с небывалой решимостью сказала мать. – Начну с самого начала...
Роберта еле дождалась, когда вернется Вивьен. Около пяти вечера даже позвонила
– Если не приедешь в ближайшее время, я просто-напросто взорвусь, оттого что не с кем поделиться впечатлениями!
Часом позже Вивьен уже входила в квартиру.
– Уму непостижимо! – тотчас начала Роберта, не теряя времени даром. – Мама была без памяти в него влюблена! Наверное, как я в Джеффри. Можешь себе представить?
– Как твоя мать пылала страстью? С трудом. Хотя... любовь на то и существует, чтоб шутить над нами разные шутки.
Роберта, на мгновение вернувшись мыслями во вчерашний вечер, чуть покраснела и с готовностью закивала.
– Что верно, то верно. У них был пылкий роман. Эдуардо приезжал в Нью-Йорк, задумав прыгнуть с Эмпайр-стейт-билдинг и с Бруклинского моста и встретиться со знакомыми парашютистами-американцами. С мамой познакомился в Кони-Айленде.
– Прыгнул? – спросила Вивьен.
– Что? – не поняла Роберта.
– С Эмпайр? И с Моста?
– А-а, нет. Власти не позволили. По-моему, такие прыжки официально разрешены только с этого года. Разумеется, людям со спецподготовкой. – Вивьен села на диван, Роберта устроилась рядом, поджав под себя ноги. – В общем, они встречались месяц с небольшим, потом Эдуардо случайно увидел, как мама обнимает при встрече парня, с которым вместе училась, поднял страшный шум, обозвал ее шлюхой и на следующий же день уехал. Мама чуть руки на себя не наложила. Хорошо, что рядом оказался Мартин. Он давно ее любил, еще с тех пор, когда она была старшеклассницей...
– Выходит, Эдуардо устроил твоей матери сцену ревности?
– Выходит.
– Ну и дела, – пробормотала Вивьен. – История не очень-то красивая... Теперь отчасти понятно, почему твоя мать не желала разговаривать об Эдуардо с тобой.
Роберта задумчиво кивнула.
– И почему так странно ко мне относилась. На нее ведь я ни чуточки не похожа, видно всю жизнь напоминала ей этого итальянца...
– М-да. – Вивьен потерла подбородок. – Вон, оказывается, как все просто. И насколько сложно. Но она же наверняка попыталась растолковать ему, что беситься не из-за чего?
– Конечно, попыталась. Только Эдуардо ничего не желал слушать. Итальянцы вспыльчивые, крикливые, громогласные...
– И потом, у них странные нравы, – прищуриваясь, будто что-то припоминая, сказала Вивьен. – Я всегда обращаю на это внимание в старых итальянских фильмах. Возьмем, например, «Боккаччо семьдесят». Мы вроде бы вместе смотрели.
Роберта напрягла память.
– Это тот, что из четырех частей и где каждая часть – отдельная история?
– Да-да. Какую-то из них снял Феллини, какую-то вроде бы Де Сика. Помнишь, в «Ренцо и Лучане»? У них там все друг за дружкой следят – дикость какая-то! Да, конечно, Ренцо и Лучана осторожничают в основном потому, что Лучана боится потерять работу – она подписала договор, в котором указано, что ей нельзя беременеть и выходить замуж. Но как к их браку относится ее семья! В первый же вечер все только и делают, что заглядывают к молодоженам в комнату – то одно им приспичит взять, то другое. А эта сцена в машине? Когда Ренцо и Лучана приезжают с танцев, останавливаются возле дома и пытаются поцеловаться? Вокруг тут же собирается толпа, хоть дело за полночь, и Ренцо кричит: «Нечего, мол, глазеть, мы женаты!». Какие тут могут быть оправдания?