Жёнка
Шрифт:
Отец же был в обычной потёртой рубахе. Не хочет прощаться? Как я его понимаю. Переживания с новой силой накатили на меня. Нет, не стоит думать так. Ещё свидимся.
Деда дома не было, как и мальчишек.
А мне нестерпимо захотелось выйти во двор. Поборов желание, я осталась с родителями, стараясь общаться. Больше говорила мама, а я отгоняла все мысли, сосредоточиваясь на ощущениях дома, чувства защищённости, наслаждаясь запахами, ловя каждый взгляд родителей, каждый жест, каждое вдох. Почти не говорила, больше слушала и запоминала их голоса.
Мама внезапно замолчала, подскочила, обняла. И только тут я поняла, что плачу.
– Доченька, милая, не плачь, - и это мама меня утешает? А ведь я хотела её отвлечь. Я уткнулась в её шею, вдыхая такой родной запах.
Услышала я стук хлопнувшей двери, ощутила прохладный воздух, ворвавшийся в натопленную избу. Сознание прояснилось, меня подняли чьи-то руки и куда-то понесли. Очнулась я уже на улице, от холода, и жара одновременно. Мне тёрли щёки обжигающим холодом снегом.
– Очнулась?
– на меня взволнованно глядели любимые глаза, сейчас казавшиеся тёмными в свете ночи.
– Берушка..., - прикоснулась к его щеке.
– Лиска, ты чего творишь, а? Тебя ни на мгновение не оставить? Вроде ж и саму не бросал-то.
– Мне холодно.
– Идти сможешь?
– А как ты...
– договорить не смогла. Но подумала, как он узнал, что у меня поплыло всё перед очами?
– Я тебя ощущаю. С первой нашей встречи, - муж на мгновение замолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать. Говори, я выдержу.
– Тогда с тем выродком едва поспел...
– он помог мне подняться.
– Что у тебя с ним было? Чего взбеленился он?
И я поведала, пока мы ходили вкруг дома, правда, муж сбегал домой и принёс мне охабень. Как едва не убила Ухвата, когда он пытался снасильничать.
– Почему не сказала никому?
– Кто бы поверил?
– Василиса, слушай сюда, чтобы я такого больше не слышал! Ты всегда, запомни, всегда! будешь мне говорить, ежели кто к тебе будет подкатывать. По любому поводу, обижать ли тебя, детей ли, Голубу, родителей, родственников или ещё кого.
Какое-то время мы просто стояли молча, муж стряхнул образовавшиеся сугробы с моих плеч.
– Знаешь, раньше такого не было, как мне рассказывал отец. Все жили в ладу с природой, друг с другом, не оставляли в беде и могли на порог дома пустить незнакомца, - продолжил муж медленно, словно подбирая слова.
– Так было, пока с Ермаком не пришли беды на нашу сторону, пока он не стал насаждать новую веру.
– А при чём здесь вера?
– Ермак принёс очень много горя. Одно его имя заставляло в ужасе преклонять колени. Поэтому веру в единого бога, которую он принёс с собой, все приняли безоговорочно. В душе здороваясь с солнышком, землёй-Матушкой. Мы боялись даже заикаться о своих прошлых богах, многие даже думать себе запретили. Мы ведь раньше тоже в одну богиню Славь верили, а потом просто природе стали поклоняться да предкам. Не каждый принять се мог, вот и ввели многобожие, придумав природным стихиям имена. Так вот, чтобы захватить народ, мало его просто покорить. Нужно действовать хитро, изнутри общества. Надо было заставить людей поверить и не только на словах, нужно было сломить волю народа. А как проще се сделать?
– муж поглядел на меня, ожидая ответа.
Откуда ж мне знать? Войною?
– Война тоже была, но нет, - он словно знает, о чём я думаю. Неужели у меня на лице всё написано?
– Ермак по приказу царя стал создавать заведения, где гнали самогон. Мужиков зазывали туда легкодоступные женщины. Не каждый шёл, дел ведь хватает, не до развлечений. А вот бездельники молодые да те, кого горе коснулось повадились туда заглядывать.
Как Ермак помер, люди осознали источник беды, сплотились да выгонять стали питейщиков, разрушающих уклад жизни. Да народ пристрастился уже к новому напитку. Вот и отец мой, как и другие, стал самогон гнать, раз перестали продавать его. Покуда не пил, вполне себе ничего. Учил мудрости предков. А как выпьет, так начинал над детьми издеваться. Мать поначалу за нас заступалася, так он и на неё с кулаками. Отец не бил, но как я тебе уже говорил, выгонял в стужу на двор. Летом было некогда пить, ведь поля ждать не будут. А после запрет ввели и на производство горилки*. Так явно отец уже не пил, но иногда и летом с поля злой возвращался
А у меня в душе всколыхнулась обида. Какая мне разница, какова причина его поступка? А коли кувшина не оказалось рядом и Боров бы не поспел? Что я могла против мужика сделать, пусть и старика?
Муж меня обнял.
– Его поступку нет прощения, Лисочек. Я тебе се поведал не для того, чтобы оправдать. А ты не заметила, что многие беды от горилки? Тот мужик с топором, что детей едва не убил, мой отец. Думаю, что у Ухвата пример не лучший был, но ежели я был против отца всегда, то Ухват, похоже, уподобляется своему.
– Думаешь, что меня в невестки он выбрал не за красоту и возможность снохачества?
– Знаешь, я виделся с ним с месяц тому. Заезжал домой, когда мимо проезжал. Так вот, мы поговорили по душам. Я вначале хотел врезать ему да сперва решил выслушать. Да и наверняка о смерти Борова он не знал. Но я скажу ему позже, как выслушаю, - муж сел на крыльцо и поглядел на меня: - Рассказывать, что он мне поведал?
– - Да, - тихо сказала я. Се ведь прошлое, ненавидеть я просто не могу, а муж ведь обещал разобраться со стариком.
– Только сидеть тут не стоит, пойдём на сеновал?
И муж, пройдя за мною, поведал, как его отец искал жён для своих сыновей. Бера хотел усмирить, привязать к дому, потому долго искал девку приземлённую, которая окромя хозяйства и не помышляла ни о чём. Были такие девчата, да всё не то. Далече пришлось забраться, в Выселки. Небольшая деревня, куда переселились люди из мест, где лет тридцать назад было наводнение -- Иртыш затопил много прибрежных селений. Вот на его притоке и поселились люди, выбрав место позасушливее. Там и нашёл свёкр Голубу. Она была под стать Беру, крупная девка, боевая, но в то же время хозяйка хорошая, много приданого нашила. Правда, единственное, что не понравилось старику, что семья была разуверившаяся. Богов не поминали. Но мужик закрыл на се очи и оженил сына, надеясь, что тот привьёт жёнушке веру. Всё ж в сына он многое сложил, да, порою ведя себя подло и жестоко, но воспитывая его сильным духом. И рисовать запретил, потому что прокормить себя рисунками тот вряд ли смог бы, а вот землю пахать да разбираться в погоде, растениях, природе -- се было важнее. Да, постоять за себя тоже важно и отец научил сыновей родовому бою, как суметь постоять за себя, как драться голыми руками или подручными средствами, используя для обучения возню по починке дома, двора, то, что постоянно делалось и оттачивались навыки. Избу сыну ставили с родственниками, даже Бер помогал. Да только сын остался неблагодарным и уехал в Выселки с женою. Сколотил там сам избу. Но за Бера отец не переживал, тот справится.
А вот с Боровом пришлось сложнее. Тот всё время бунтовал. Скажет отец что-то сделать, а сын делает неправильно да и исправлять не желает. Ну отец и наказывал. Да тот молча отбывал наказания, не жалуясь. Так и застудился. А после старший брат стал на себя наказания забирать. Дружба между братьями была куда важнее родителей, они-то скоро помрут, а вот молодые всю жизнь хорошо, ежели будут идти рука об руку. Да и братья ведь должны были рядом жить, как женятся. У дома отца ставились сыновьи дома. Вот отец и мирился с перетягиванием наказания на себя. Боров был благодарен брату, да толку не было. А потом как отрезало. Стал таким покорным. Прямо страшно деду стало. Во всём подражает отцу, говорит теми же словами. Но на деле плохо с хозяйством справлялся и в полевых работах не разбирался. Да, дрался хорошо, в орду б его или в дружину. Да только первенец уже служил в орде, не хотелось и второго сына туда отдавать.