Женщина из шелкового мира
Шрифт:
— Что ж, выпьем за знакомство.
Он поднял бокал.
— Да, — сказала Мадина, поднимая свой бокал. — Выпьем. Сегодня прекрасный день.
Она отпила глоток — вкус этого вина снова, как тогда в Париже с Аркадием, показался ей самым обыкновенным — и поставила бокал на столик. Игорь держал свой бокал в руке, но не пил, ожидая, не скажет ли она что-нибудь еще.
— Прекрасный день, — задумчиво повторила Мадина. — Мы сидим на солнечной веранде и разговариваем…
Эти слова ничего не могли значить для него, но он слушал с тем же вниманием, которое было в его взгляде с самого начала. Потом сделал
За полгода, проведенные в эпицентре и даже, можно сказать, в вихре московской жизни, Мадина научилась разбираться в людях не хуже какого-нибудь изощренного политика. Политических целей она при этом, конечно, не преследовала, да и никаких она не преследовала целей. Ей даже и непонятно было, как могло получиться, что вот эта вот странная вещь, природа человеческая, вдруг стала ей настолько ясна, причем в таких проявлениях, которые она, как и «живых художников», увидела впервые совсем ведь недавно.
Люди словно бы сделались в ее глазах прозрачными — у нее открылось по отношению к ним какое-то особенное, совершенно для нее новое зрение.
Да, как, в какой последовательности это произошло, она не понимала. Но зато с удивлением понимала другое: все ее прежние знания о жизни — знания, которые она считала исключительно книжными, да они таковыми в самом деле и были, — оказались знаниями настоящими, абсолютно точными, глубокими, проникающими вот именно в самую природу человеческую. Все, что она за свою жизнь прочитала и обдумала в одиночестве, в своем тихом, почти лишенном каких-либо событий и тем более лишенном ее собственных действий мире, вступило в очень сильный резонанс с миром людей — активным, бурным, суетливым и суетным миром. Это был ее личный, только для нее возможный резонанс, в результате которого оказалось, что она знает о природе людей и явлений больше, чем те, кто провели жизнь в самой их круговерти.
В необъяснимой точности этого своего знания она не ошиблась ни разу и ни в чем.
И это-то знание подсказывало ей теперь, что Игорь Валерьевич жгуче ею заинтересован. Вот именно жгуче, так, что у него даже в горле пересыхает, оттого он и делает эти торопливые глотки из своего бокала.
Это была победа, и победа тем более триумфальная, что Мадина не приложила к ее достижению ни малейшего усилия.
Она оторвала взгляд от игры вина в бокале и перевела его на своего визави. Теперь ее взгляд сам играл не хуже вина, и Мадина это чувствовала, знала. И точно так же она знала, что, взбреди ей сейчас на ум заставить Игоря совершить какой-нибудь безумный поступок, это удалось бы ей без особого труда.
Но торопиться, форсируя события, она не стала. Он был совершенно в ее власти, и она имела полное право этим насладиться. То есть просто насладиться общением, вот этим вот первым, ни к чему не обязывающим, непринужденным. Раз уж ей не дано было наслаждаться вином.
— Да, — повторила Мадина, — мы с вами разговариваем на солнечной веранде, и нам хорошо. Мне, во всяком случае.
Эту последнюю фразу она произнесла с совершенно
К тому же — это получилось совершенно непроизвольно — широкий вырез блузки чуть сдвинулся в сторону, открывая одно Мадинино плечо. На ней даже не блузка была, а простая белая майка с маленьким красным бантиком над грудью. И ничего не было удивительного в том, что декольте в такой простой летней майке глубокое и широкое, ведь оно рассчитано на жаркую погоду и потому свободно гуляет по плечам.
Под майку был надет красный лифчик. Он чуть просвечивался через тонкую хлопковую ткань, а бретельки его, тоненькие шелковые косички, поочередно показывались из-под майки, когда она сползала то с одного, то с другого плеча.
Мадина мгновенно чувствовала любую вульгарность, в том числе и в одежде. В ее сегодняшнем наряде вульгарности не было и следа. Зато в нем была та самая эротичность, о необходимости которой когда-то говорила ей Ольга. Мадина давно уже научилась одеваться так, чтобы эта эротичность чувствовалась во всем ее облике. И сегодня она чувствовалась особенно остро.
И, конечно, ее чувствовал Игорь. По всему было понятно, что в человеческих отношениях он многоопытен и отношения с женщинами занимают в этом его опыте немалое место.
Это Мадину устраивало. С Антоном, например, она рассталась не в последнюю очередь потому, что ее стала раздражать его недогадливость, почти тупость во всем, что относилось к тонкостям женского восприятия жизни. Этот же Игорь Валерьевич, похоже, не станет делать грубых ошибок в отношениях с ней.
Мадина поймала себя на мысли, что уже думает о неких с ним отношениях, то есть рассматривает его как свою собственность. От таких мыслей ей стало смешно, и она не смогла сдержать улыбку. Впрочем, улыбка эта была едва заметна на ее лице.
— Мне тоже приятно с вами разговаривать, — сказал Игорь.
Пока в голове у нее носились все эти легкие мысли, прошло всего несколько секунд, и он просто ответил на ее последнюю фразу.
— А чем я вас насмешил? — тут же спросил он.
Значит, заметил улыбку, которую Мадина и сама, пожалуй, не заметила бы, так она была легка и мимолетна.
Она поправила майку на плече, скрыв дразнящую алую бретельку. Игорь сопроводил это ее движение таким вожделеющим взглядом, что в природе его к ней отношения сомневаться не приходилось. Но при этом он держался с такой безупречной вежливостью, которая могла быть только врожденной. Нет, он в самом деле являл собою идеал мужчины!
И упускать такой идеал Мадина не собиралась.
— Мне просто хорошо, — глядя Игорю в глаза играющим взглядом, повторила она. — Бывает же, когда все так соединяется, правда? Солнце, трава, весь этот день… Мне легко, приятно и даже радостно.
— Мне тоже. — Мадина видела, как с каждым словом у него пересыхают губы. — И я не хочу, чтобы все это оказалось коротким эпизодом.
— Это только от нас с вами зависит, — сказала Мадина.
— Все, что зависит от меня, я сделаю. А вы?