Женщина на фоне наполеоновской эпохи. Социокультурный дискурс мемуарно-автобиографической прозы Н. А. Дуровой

Социокультурный дискурс представляет собой в настоящее время важнейший аспект филологического анализа любого мемуарного текста. Он дает возможность актуализировать главные жанрово-родовые особенности автодокументальной литературы, позволяя рассматривать данную литературу в широком контексте проблематики, обеспечивающей историко-культурное функционирование механизма личностного начала, структурообразующего для российской художественно-документальной словесности со второй половины XVIII в.

Мемуары (от лат. memoria – память) представляют собой одну из самых интересных и востребованных областей русской литературы. Этот вид литературы в различных гуманитарных науках носит разные

названия. Историки называют его источниками личного происхождения или эгодокументами, филологи – мемуарно-автобиографической литературой, в последние годы все более популярным становится термин автодокументальная литература. В связи с многообразием жанровых форм данной литературы (записки, воспоминания, исповедальная проза, дневниковая проза) можно согласиться с правом на существование таких авторских определений подобного вида словесности, как субъективный жанр (термин филолога Ю. Н. Солонина), непроявленный жанр (А. Ахматова).

Cуществует большое количество определений, фиксирующих в себе жанровую специфику мемуарного текста. причем большинство этих определений вполне солидаризируется друг с другом относительно того, что же следует считать мемуарным текстом. так, в «толковом словаре» в. и. даля сказано, что «мемуары – это “житейские записки”, события, описанные очевидцем, современником» [даль, с. 318]. авторы энциклопедического словаря Ф. а. брокгауза и и. е. ефрона видят в мемуарах «записки современников – повествования о событиях, в которых автор мемуаров принимал участие или которые известны ему от очевидцев», в них «на первый план выступает лицо автора, со своими сочувствиями и нерасположениями, со своими стремлениями и видами» [брокгауз, ефрон, с. 70]. краткая литературная энциклопедия (статья л. левицкого) определяет мемуары как «повествование в форме записок от лица автора о реальных событиях прошлого, участником или очевидцем которых он был» [левицкий, с. 759]. наконец, один из лучших исследователей мемуарной литературы XX в. а. тартаковский говорит о мемуарах как о «повествованиях о прошлом, основанных на личном опыте и собственной памяти автора» [тартаковский, 1980, с. 22–23].

Tаким образом, во всех определениях присутствует упоминание о том, что мемуары – это повествование (записки, воспоминания) о прошлом, в котором автор принимал участие.

При общей характеристике жанровой природы мемуарного текста можно воспользоваться классификацией их видовых признаков, предложенной а. тартаковским. исследователь выделяет три отличительных признака мемуарного текста. это личностное начало (личностность), ретроспективность и память.

Личностное начало предполагает, что «весь рассказ о прошлом строится… чрез призму индивидуального восприятия автора» [там же, с. 27]. именно личность автора «выступает… как организующий стержень мемуарного повествования, как его структурный принцип» [там же]. ярче всего эта видовая черта мемуарно-автобиографической литературы проявляет себя в традиции романтического моделирования личности автора. именно романтики занимались «моделированием» своего исторического характера в самой крайней форме, в форме романтического жизнетворчества – преднамеренного построения в жизни художественных образов и эстетически организованных сюжетов» [Гинзбург, с. 23]. В русской мемуарной литературе подобное «романтическое жизнетворчество» дает себя знать в «Военных записках» Д. Давыдова, в «Записках» Е. Хвостовой (Сушковой), в «Записках кавалеристдевицы» Н. А. Дуровой.

Вторая видовая черта мемуарного текста, по Тартаковскому, ретроспективность. Мемуары всегда пишутся «после описываемого в них и всегда обращены в прошлое» [Тартаковский, 1980, с. 29]. Временная дистанция мемуарного текста может быть от нескольких недель до нескольких десятилетий. Темпоральная дистанция между временем написания мемуаров и теми событиями, которые в них описываются, обусловливает аберрацию (то есть смещение, разрушение) личной точки зрения мемуариста на данные события. Это совершенно объективный факт, так как почти всегда 60–70-летний автор не может смотреть на мир глазами 20-летнего автобиографического героя своего мемуарного текста. Иногда автор меняет свою точку зрения на события под влиянием накопившегося житейского опыта, осуществляя суд над самим собой в молодости. Отсюда проистекает критика автороммемуаристом поведения автора – действующего лица мемуарного текста. Так, декабрист С. Г. Волконский в «Воспоминаниях», написанных после 30 лет сибирской ссылки в 1859 г., очень иронично воспринимал забавы своей кавалергардской молодости, пришедшейся на эпоху Наполеоновских войн, критически

относясь к самому типу человека, созданного Александровским временем и не способного «к делу», а только к «глупому молодечеству». Совершенно очевидно, что акценты в мемуарном тексте были бы совершенно иными, если бы Волконский создавал свои записки об эпохе Наполеоновских войн вскоре после описываемых событий.

Третий важнейший жанрово-видовой признак мемуарного текста – собственно память, которая в мемуарном тексте выступает как средство аккумулирования прошлого и при помощи которой происходит закрепление полученной автором информации. Память в мемуарах неизбежно избирательна, так как обычно лучше запоминается то, что субъективно важно для человека, что ассоциируется у него с положительными эмоциями. Для «оживления» памяти мемуарист может обращаться к другим источникам – чужим мемуарам, документам, историческим сочиненим и т. д., которые способствуют «пробуждению» его собственной памяти, помогают ему вернуться в психологическую обстановку 20–30–40-летней давности. Иногда это приводит к неожиданным результатам. В качестве примера можно рассмотреть ситуацию, когда мемуарный текст корректируется литературным текстом, выступающем в роли первоисточника. Например, сестра супруги Л. Н. Толстого Софьи Андреевны Татьяна (в замужестве Кузьминская) в своих воспоминаниях «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне» доказывает своим читателям, что она была единственным прототипом героини романа Л. Н. Толстого «Война и мир» Наташи Ростовой. В силу этой сверхзадачи она моделирует образ героини своих мемуаров в соответствии с «романным поведением» героини романа Толстого. Это приводит к многочисленным перекличкам между воспоминаниями Т. А. Кузьминской и романом Л. Толстого как на сюжетном, так и на собственно речевом уровне текста. Если не знать того факта, что роман «Война и мир» появился раньше воспоминаний Т. А. Кузьминской, то можно было бы предположить, что, наоборот, Толстой использовал текст воспоминаний своячницы для создания романного образа своей героини, хотя на деле в силу активизации «памяти» автора за счет толстовского романа все было с точностью до наоборот.

В России мемуарно-автобиографическая литература начала свое активное развитие только во второй половине XVIII в., в эпоху Просвещения. Именно в этой литературе, которую Г. Гачев называл альтернативной литературой, нашел свое отражение механизм пробуждения личностного самосознания человека, который уже не хотел «жить молча». При этом абсолютное большинство мемуаров XVIII в. писалось авторами для личного и семейного пользования, по сути дела, «в стол». «Установка на гласность», то есть на публикацию, появилась в отечественной мемуаристике лишь после Отечественной войны 1812 г.

Основной целью учебного пособия является не только раскрытие своеобразия поэтики мемуарно-автобиографического текста, но и рассмотрение вопросов, связанных с его функционированием в литературном и социокультурном пространстве. В качестве примера мемуарного текста, на основе которого будут рассмотрены основные направления и принципы подобного анализа, в учебном пособии нами взяты «Записки кавалерист-девицы» Н. А. Дуровой. Выбор для анализа именно этого текста продиктован несколькими причинами.

Во-первых, исключительностью личности самого автора «Записок». Судьба Надежды Андреевны Дуровой, первой русской женщины-офицера, Георгиевского кавалера, героини Отечественной войны 1812 г., была необычной не только для XIX в., который в духе романтической традиции готов был отожествлять «воинственную деву» с новейшей Беллоной, римской богиней войны, но и для века XVIII, в котором она родилась. XVIII в., «век коронованной интриги», по словам М. Цветаевой, дал миру множество имен женщин-авантюристок, легко менявших свой гендерный статус, надевая мужскую одежду в традициях «гендерного маскарада». Самым известным из этих имен стало имя шевалье д’Эона, о котором можно было сказать словами римского поэта Публия Овидия Назона «то мужчина, то женщина» и о половой принадлежности которого спорили дамы и кавалеры от Парижа до Санкт-Петербурга. Тем не менее, женщины XVIII в., совершая великие деяния в военных мундирах и со шпагой в руке, наподобие княгини Екатерины Дашковой во время дворцового переворота 1762 г., возведшего на престол Екатерину II, все равно оставались женщинами и по своему поведению, и по своим манерам. Никто из них не был ослеплен желанием стать мужчиной за пределами «гендерного маскарада» не на поле боя, не в дворцовых интригах, но в повседневной бытовой провинциальной жизни маленьких городов Российской империи, например, Елабуги, где так необычно должен был смотреться отставной штаб-ротмистр в офицерском сюртуке без эполет, но с Георгиевским крестом в петлице, который говорил о себе в мужском роде. Однако все окружающие знали, что на самом деле это дочь бывшего сарапульского городничего Андрея Дурова девица Дурова, писательница, чьими произведениями восхищался сам А. С. Пушкин и которую В. Г. Белинский назвал «дивным феноменом нравственного мира».