Женщина на фоне наполеоновской эпохи. Социокультурный дискурс мемуарно-автобиографической прозы Н. А. Дуровой

Приказчикова Елена

Этот эпизод заставляет задуматься над сложностью характера «кавалерист-девицы», «сурового и непонятного», по словам С. Смирновой [Смирнова, с. 26], некоторыми чертами напоминающего синдром «людей лунного света», пользуясь терминологией В. Розанова. Тем не менее, у нас нет никаких оснований считать Дурову трансвеститом, как это делает в своем исследовании Д. Ранкур-Лаферье, только на том основании, что в своих записках Дурова переходит от самоидентификации с матерью к самоидентификации с отцом [Rancour-Laferriere, 1998, p. 464–465]. Уже в первой главе учебного пособия появится возможность убедиться в том, что сцены самоотождествления героини с матерью присутствуют, равно как и намечается мотив «осуждения» батюшки за постоянные измены метери, особенно в свете ее ранней безвременной смерти.

Четвертая глава учебного пособия позволяет осуществить психолого-литературную реконструкцию культурно-исторического менталитета людей поколения Н. А. Дуровой

на основе анализа автодокументальной литературы. Термин «mentalit'e», обозначающий ключевое понятие, введенное в науку Л. Февром, представителем французской исторической школы «Анналов», трудно перевести однозначно. Это и «умонастроение», и «мыслительные установки», и «коллективные представления», «склад ума». Нам представляется, что понятие «видение мира» лучше всего передает смысл, вкладывающийся в этот термин, когда он применяется при изучении психологии людей минувших эпох. При подобной реконструкции мемуары начинают рассматриваться как своеобразные «окна в прошлое» (термин А. Гладкова), исторические источники, воссоздающие неповторимый аромат давно прошедших эпох через повествование о людях, живших в это время. На данный аспект исследования мемуарного текста указывал французский критик Ш. Сент-Бёв в 1856 г. при выходе в свет через сто лет после их написания мемуаров герцога А. де СенСимона: «Любая эпоха, у которой нет своего Сен-Симона, сначала кажется пустынной, и безмолвной, и бесцветной: что-то в ней есть нежилое» [Цит. по: Гладков, с. 123]. Уже в XX в. А. Гладков, доказывая свой тезис о мемуарах как «окнах в прошлое», так оценивал важность мемуарных свидетельств современников для историков: «Пушкин и Вяземский меньше знали о декабристах, чем академик Нечкина… но они все же знали о них что-то такое, что будущий историк никогда не узнает, если не осталось мемуаров. Официальные документы и дела архивных хранилищ говорят мало, иногда невнятно и часто лживо. Голос мемуаристов слышнее и разборчивее (со всеми оговорками относительно “субъективизма” мемуариста или его ошибок). Безмемуарные эпохи (а такие бывают) кажутся нам молчаливыми, наглухо запертыми» [Там же].

Поэтому нельзя не согласиться с мнением О. Чайковской, что «мемуары дают материал для истории духовной культуры – по ним не меньше (а может быть, и больше), чем по философским трактатам и собственно литературным произведениям, можно проследить, как складывались и развивались миропонимание, мироощущение эпохи» [Чайковская, с. 210]. Необходимо добавить, что непременным условием для реконструкции этого мироощущения эпохи является использование магистрантами методики контентанализа репрезентативных мемуарных текстов, количество которых должно быть достаточным для достижения объективных результатов.

В наполеоновскую эпоху сформировался тип личности, чей культурно-исторический менталитет неизменно привлекал симпатии потомков. С. Горбачева и С. Ямщиков писали о типе человека, который сложился в 10–20-е гг. XIX в. и уже не повторялся в последующие десятилетия, «с его целостью и ясностью мировосприятия, рыцарственным служением отечеству, верностью идеалам добра и справедливости, возвышенной дружбы и поэтической любви» [Горбачева, Ямщиков, с. 361]. На основе изучения военных мемуарных источников первой трети XIX в. можно осуществить также историко-психологический анализ текста, основным результатом которого становится субкультурная стратификация, рассмотрение «исторической психологии» военной (офицерской) субкультуры Наполеоновских войн вне зависимости от национальной принадлежности представителей данной субкультуры. Являясь образцом «открытой» субкультуры, в отличие от «закрытых» «орденских» субкультур эпохи, например, субкультуры масонов, данная субкультура позволяет реконструировать основные составляющие своей психологии также с использованием методики контент-анализа. В качестве образца подобного анализа, произведенного отечественным автором, можно использовать монографию Е. Н. Марасиновой «Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века» (М., 1999).

Проведенный в учебном пособии анализ культурно-исторического менталитета военной (офицерской) субкультуры наполеоновской эпохи, в центре которого находятся «Записки…» Дуровой, позволяет выделить следующие характерные черты субкультурного мировидения: культ «ритуального буйства», культ героической Античности, воспринимавшийся в качестве основы мифориторической культуры эпохи, театрализация сферы военных действий и восприятие театра в качестве изначальной модели, по которой человек должен строить свою обыденную жизнь, фактическое стирание границ между сценой и действительностью; глорификация действительности, культ военных подвигов и военной доблести как средства достижения этих подвигов; культ чести, традиция восприятия войны как благородно-героического деяния; органическое существование рядом с культом военных подвигов и культом чести «законов сердца», законов сострадания и чувствительности.

Проведенный нами анализ дает представление

о филологической составляющей того нового подхода к человеку, который был инспирирован французской исторической школой «Анналов» (Л. Февра и М. Блока). Именно сторонники данного направления впервые стали изучать ментальные представления людей той или иной исторической эпохи через систему «расширенных» исторических источников, среди которых могли оказаться данные не только археографической науки, но и лингвистики, литературоведения, социологии, культурологии. Следствием стало появление серии «Живая история. Повседневная жизнь человечества», в которой была сделана попытка воссоздания «жизни человечества» в лице его различных субкультур, от римских сенаторов и гладиаторов до космонавтов и представителей спецслужб. Эпоха Наполеоновских войн в нужном для нас ракурсе нашла свое отражение в книге Л. Ивченко «Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года» (2008). Филологический аспект этой проблемы, представленный в учебном пособии, предполагает рассмотрение вопроса культурно-исторического менталитета в неразрывной связи с филологическим дискурсом литературно-эстетических направлений данной исторической эпохи, жанровой спецификой автодокументальной литературы, своеобразием функционирования биографического метода исследования в мемуарно-автобиографических источниках.

Глава 1

Миф о кавалерист-девице и «Записки…» Н. А. Дуровой: на пути к утопии как реальности

Биография Н. А. Дуровой до сих пор изучена недостаточно. Документальные свидетельства, касающиеся тех или иных сторон ее жизни, относятся главным образом ко времени ее военной службы, то есть периоду 1806–1816 гг. Эти документы начали собираться и систематизироваться еще в 30-е гг. XIX в., когда Дуровой официально заинтересовался императорский двор в связи с «подношением» ею двух экземпляров своих «Записок» императору Николаю I. Зато много сложностей возникает с другими периодами ее жизни, о которых практически не сохранилось документальных свидетельств. Это долгое время заставляло исследователей или обходить эти периоды молчанием, или пускаться в область фантазии. Особенно это относится к 1817–1835 гг., то есть к промежутку времени между отставкой Дуровой и началом ее литературной деятельности.

Много трудностей связано также и с первым периодом ее жизни до ухода в армию. Долгое время единственным «документом», где можно было почерпнуть сведения об этом периоде, были «Записки» самой Дуровой. Между тем, еще А. Сакс в своей работе замечал, что «относиться к этим сведениям приходится очень осторожно» [Сакс, с. 5].

Гораздо лучше освещен пятилетний (1836–1840) период ее литературной работы, от которого до нас дошли автобиографические свидетельства самой писательницы, отзывы современников, переписка Н. А. Дуровой, а также период 1848–1866 гг. (жизнь в Елабуге), о которых достаточно подробно писали биографыисследователи Т. Кутше и Ф. Лашманов.

Надо признать, что и при жизни писательницы о ней было известно до обидного мало. Так, ее двоюродный брат И. Г. Бутовский, достаточно известный в свое время переводчик, писал историку А. Михайловскому-Данилевскому в 1837 г., рассказывая об удивительной судьбе своей родственницы: «Писать обо всем этом (между прочим, и о причине отставки) при жизни сочинительницы нельзя, хотя и очень интересно» [Письмо Бутовского И. Г. генераллейтенанту Д. И. Михайловскому-Данилевскому].

Бутовский пережил Дурову на восемь лет (он умер в 1874 г.), но так и не раскрыл нам «тайн» своей двоюродной сестры. Сама же Дурова достаточно энергично пресекала все попытки выяснения обстоятельств ее жизни помимо тех сведений, которые она сообщила в «Записках кавалерист-девицы».

Когда в 1861 г. издатель «Русской патриотической библиотеки» В. М. Мамышев просил Дурову дать ему свою полную биографию для его серии «Георгиевские кавалеры», она опять же отослала его… к своим «Запискам», заявив: «В истинности всего нами написанного я удостоверяю честным словом и надеюсь, что Вы не будете верить всем толкам и суждениям, делаемым и вкривь и вкось людьми-сплетниками» [Цит. по: Сакс, с. 22]. Эта забота Дуровой о том, чтобы ее имя не стало поводом для сплетен и пересудов, была отнюдь не праздной. О том, что подобные попытки предпринимались еще в бытность ее в Петербурге в 1836–1840 гг., неопровержимо свидетельствует сама Дурова. Достаточно вспомнить ее автобиографическую повесть «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения» или письмо к А. Краевскому от 2 ноября 1838 г., в котором она жалуется на клевету со стороны некоего Герсеванова: «Этот человек вскинулся на меня с остервенением, написал какую-то подлость» [Письмо Дуровой Н. А. А. А. Краевскому…] 1 .

1

Впервые публикация письма была осуществлена И. Юдиной в журнале «Русская литература» (1983. № 2. С.130–135).