Женщина в библиотеке
Шрифт:
— Фредди! Здравствуй.
Лео тоже писатель и тоже живет на площади Кэррингтон. Он из Алабамы, но учился в Гарварде. Как и я, лауреат стипендии — американского эквивалента стипендии Синклера. Его квартира располагается через пару дверей от моей.
— Как библиотека? — спрашивает он. Лео разговаривает в неспешном южном темпе, отчего всегда хочется задержаться и поболтать с ним немного. — Много написала?
— Откуда ты знаешь, что я была в библиотеке?
— О, я видел тебя в Комнате карт. — Он поправляет
— Конечно не заметила, иначе пригласила бы тебя присоединиться.
Лео мне почти что коллега. Я рассказываю о крике.
Он смеется:
— Полагаю, это был какой-то сумасшедший. Или обряд посвящения в какой-нибудь клуб. Как раз некоторые в Гарварде теперь совместные.
Я поднимаю бровь. Какое это имеет отношение к делу?
— Похоже на пранк, который мог прийти в голову только едва совершеннолетнему юноше, — объясняет Лео. — Но исполнять, конечно же, необходимо девушке.
Я улыбаюсь:
— Думаешь, придумывали не девушки?
— Думаю, что девушкам такое не показалось бы смешным. А вот юноша невероятно гордился бы своим остроумием.
— Твои слова, не мои. — Я бросаю взгляд на лестницу. — Хочешь зайти выпить кофе?
Лео качает головой:
— Нет, мэм. У тебя глаза горят — явно вдохновение пришло. Оставлю тебя наедине с рукописью. Поделимся написанным через пару дней.
Я с облегчением соглашаюсь. Ко мне действительно нагрянуло вдохновение. И за то, что Лео это понял, он мне нравится еще больше.
Едва переступив порог, я снимаю обувь, усаживаюсь на диван и открываю ноутбук. Начинаю печатать, все еще используя прозвища: Красавчик, Героический Подбородок, Девушка с Фрейдом. Они появляются на страницах, как калька с жизни; слова придают им форму и объем. Настоящие имена они обретут потом — я не хочу тормозить поток идей в попытках их придумать.
Я думаю о крике. Для него тоже есть место в моей истории. Мы вчетвером долго его обсуждали. Как можно его объяснить? Кто-то кричал, у кого-то была причина. Уит опять вспомнил пауков. Похоже, у него фобия.
Мы договорились встретиться завтра в том же месте. Точнее сказать, мы с Каином — хотели сформировать небольшую писательскую группу. А Мэриголд и Уит посчитали, что должны быть включены в любую группу с нами за компанию, независимо от ее целей.
— Мы поможем вам обсуждать идеи, — настаивала Мэриголд.
— И станем источником вдохновения, — добавил Уит.
На том и порешили.
Как здорово, когда есть планы.
Я включаю телевизор — чисто для фона. Я работаю и слышу только звук. Бормотание, которое соединяет меня с реальным миром, пока я создаю свой. Якорь, едва заметный, — до того момента, когда я слышу слова «сегодня в Бостонской публичной библиотеке».
Я поднимаю
— …в Бостонской публичной библиотеке уборщики обнаружили тело молодой женщины.
Я закрываю ноутбук и, наклонившись к телевизору, прибавляю громкость. Тело. Господи, тот крик! Репортер не добавляет ничего полезного. Я переключаюсь на другой канал, но и там ничего нового. О жертве известны лишь пол и примерный возраст.
Звонит телефон. Это Мэриголд.
— Новости! Ты видела новости?
— Да.
— Тот крик! — Мэриголд скорее возбуждена, чем испугана. — Это точно была она.
— Интересно, почему ее сразу не нашли.
— Может, убийца спрятал тело?
Я улыбаюсь:
— Об убийстве ни слова не сказали, Мэриголд. Она могла кричать, потому что упала с лестницы.
— Если бы она упала с лестницы, ее бы сразу же обнаружили.
И то правда.
— Как думаешь, библиотеку завтра закроют?
— Возможно, закроют комнату, где ее нашли, но точно не целое здание. — Мэриголд переходит на полушепот. — Наверняка недалеко от зала Бэйтса.
— Мне тоже так показалось.
— Может, мы даже видели его на выходе. Убийцу.
Я смеюсь над этим предположением, хотя оно, конечно, не исключено полностью.
— Будь мы персонажами детектива, мы бы точно на него натолкнулись.
— Так что, завтрашняя встреча в силе?
Я не медлю с ответом. По вторникам приходит уборщица от Синклера, и я предпочитаю ее избегать. Не люблю испытывать чувство, будто я мешаюсь, я ленивая или нечистоплотная, которое неизбежно появляется, когда за тобой убирают.
— Я приду. По крайней мере узнаем, будут ли закрывать библиотеку или нет.
Мы болтаем еще немного на разные темы. Мэриголд пишет эссе о юношеской тревоге разлуки с матерью, которое она называет «Маменькины сынки и женщины, которые их создают». Когда мы заканчиваем разговор, договорившись о дополнительном месте встречи на случай, если нас не пустят в библиотеку, я уже смеюсь в голос.
Но когда я кладу трубку, мысли возвращаются к крику. Я его слышала. Слышала, как умирал человек. Что бы ни произошло с той девушкой на самом деле, я не сомневаюсь, что она испытывала ужас. Этот факт сам по себе давит на меня тяжелым грузом.
Теперь новости описывают произошедшее как убийство. Не уверена: то ли появилась новая информация, то ли журналисты приукрашивают ради сенсации.
Сделав звук погромче, я возвращаюсь к работе, испытывая уколы совести, ведь как бы я ни жалела бедную девушку, жалость эта не останавливает поток вдохновения. Слова несутся быстро, оборачиваются в сильные, ритмичные предложения, удивляющие меня своей ясностью. В свете трагедии кажется неприличным так хорошо писать. Но я пишу. Историю незнакомцев, чьи судьбы связал один крик.