Женщина в общественных движениях России

[1]

Французскій критикъ Реми де Гурмонъ доказываетъ очень искусно и остроумно, что международный типъ «барышни» родился во Франціи между 1800 и 1810 годами, представляя собою, такимъ образомъ, продуктъ новыхъ экономическихъ и нравственныхъ условій, созданныхъ въ обществ революціоннымъ переломомъ и ростомъ третьяго сословія. Въ XVIII вк «барышень» не было: были женщины-дти, выходившія замужъ въ 13–15 лтъ, и были «молодыя двушки», которыя, оставшисъ почему-либо безбрачными до двадцати лтъ и выше, вели приблизительно тотъ же образъ жизни, какъ ихъ юныя замужнія подруги, при весьма снисходительномъ отношеніи къ тому общества, воспитаннаго энциклопедистами въ здравомысленномъ уваженіи къ законамъ природы. Вольтеръ опредлилъ женскій вопросъ своего вка коротко, ясно и полно въ сатирической фраз «Вавилонской принцессы»: – Если двушекъ не выдаютъ замужъ, он выходятъ сами. Нсколько засидвшаяся въ двицахъ, молодая особа – обычная героиня изящной литературы XVIII вка, изъ которой добрыхъ трехъ четвертей нельзя дать въ руки современной барышн, и житейскихъ романовъ, о которыхъ намъ оставили мемуары господа въ род Жака Казановы. Экономическая перестройка Франціи Великою Революціей нанесла смертельный ударъ раннимъ бракамъ и, удлиннивъ для женщины выжидательный періодъ обязательной двственности, вызвала къ жизни ту борьбу съ поломъ по охранительнымъ началамъ идеалистической морали, что называлась въ XIX вк воспитаніемъ женщины и быстро выработала типъ «барышни» – прочный и устойчивый даже до сего дня.

Провряя русскій интеллигентный бытъ въ первое десятилтіе XIX вка, не трудно замтить, что въ немъ, отраженными лучами, совершается та же эволюція женская, что и во Франціи:

падаетъ ранній бракъ, исчезаютъ галантные нравы, развивается охранительное идеалистическое воспитаніе. Это періодъ, когда вымираютъ женскіе esprits forts, философки-вольнодумки XVIII столтія, въ род княгини Дашковой, всплывавшія въ екатерининскій вкъ странными островами-оазисами на мутномъ океан всероссійскаго невжества.

Вымираютъ не только лица, вымираетъ самый идеалъ честолюбиваго мужеподобія, порождавшій княгинь Дашковыхъ и ея многочисленныя копіи въ миніатюр. Вымираетъ женскій типъ, который, вырвавшись изъ душнаго периннаго плна допетровскихъ теремовъ и пьянаго плна ассамблей самого Петра Великаго, впервые взялся за умную книгу и попалъ въ разсудочныя объятія Бейля, Даламбера, Гиббона, Монтескье. Онъ велъ переписку съ Гриммомъ, Дидро и Вольтеромъ, вдохновлялъ «Наказъ» Екатерины II, сочинилъ рядъ малоталантливыхъ, но умныхъ и злыхъ комедій и сказку о царевич Хлор, обличилъ шарлатана «въ великомъ кофт» Каліостро и, въ лиц Дашковой, президентствовалъ въ «Россійской Де-Сіянсъ академіи». У домашняго очага этотъ женскій типъ и самъ жилъ несчастно: какому мыслящему существу могли дать счастіе странныя чудища, которыми сатирическая литература и мемуары изображаютъ намъ русскихъ мужей ХIII вка! – и длалъ несчастными свои семьи. Врне будетъ сказать, что онъ былъ заживо мертвъ, пока оставался прикованнымъ къ домашнему очагу, и просыпался къ жизни, только разорвавъ цпь и опрокинувъ очагъ. Устраивая государственные перевороты, законодательствуя, объявляя и ведя войны, интригуя при двор и посольствахъ, типъ русской политической авантюристики, за множествомъ вншняго интереса, ршительно не имлъ времени упражняться въ нравственномъ самосовершенствованіи. Философскія схемы морали онъ принялъ на слово, усвоилъ отлично и цитировалъ, по надобности, съ большою и изящною находчивостью. Но съ собственными чувственными страстями, обуревавшими слабую плоть, покуда бодрствовалъ мощный духъ, боролся плохо. Поэтому, властвуя, онъ раздарилъ въ крпость своимъ любовникамъ чуть не полъ-Россіи, a въ обществ отражался такимъ фантастическимъ спокойствіемъ убжденнаго разврата, что мткое слово итальянскаго историка, подхваченное впослдствіи Герценомъ, не безъ основанія характеризовало русскій XVIII вкъ, какъ «трагедію въ публичномъ дом». Женщина екатерининской эпохи – большой, возвышенный, образованный и благожелательный умъ, заключенный въ распутнйшемъ и безстыднйшемъ тл. Теоретическая школа самоуправленія, квартирующая въ совершенно не признающемъ управленія, анархически буйномъ и первобытно чувственномъ организм. Вкъ высоконравственныхъ двочекъ, которыя, выростая, обращались въ куртизанокъ.

Прекрасныя слова, мысли и чувства добродтельной Софьи въ фонвизинскомъ «Недоросл» развиваются, съ еще большимъ краснорчіемъ, въ запискахъ самой Екатерины II и ея наперсницы Дашковой, – въ запискахъ любой изъ авантюристокъ эпохи, большого ли, малаго ли калибра. Нсколько лтъ назадъ мн посчастлиижлось открыть анонимный манускриптъ – автобіографію какой-то великосвтской сыщицы Екатеринина двора [2] .

Эта госпожа, въ подломъ ремесл своемъ, шага не сдлаетъ, чтобы не оборониться красивымъ афоризмомъ Дидерота или сильною фразою Руссо. Русскій XVIII вкъ умлъ отлично честно читать, мыслить, учиться, чувствовать, говорить и писать, но съ еще большимъ великолпіемъ умлъ падать въ грязь и безпечно барахтаться въ луж, слитой изъ вина, крови и афродизіастическихъ. напитковъ. Страшно сильныя, крпкія выносливыя физически, эти богатырки XVIII вка, въ большинств, прожили очень долгую жизнь и еще въ тридцатыхъ, сороковыхъ даже годахъ прошлаго столтія смущали своихъ высоконравственныхъ и богомольныхъ выучекъ пословицами изъ «Кандида», моралью изъ «Фоблаза» и религіей по Бэйлеву лексикону. У большинства оставались позади дикія бури страстей, a то и кровавыя пятна престушіеній, но он жили безъ раскаяній, Не имлъ ихъ и общій образецъ, идеалъ и кумиръ эпохи авантюристокъ: цербстская принцесса, которая, безъ всякихъ правъ и возможностей, умла сдлаться русскою императрицею и, хотя природная нмка, создала, наполнила собою и воплотила, неразрывно связанный съ ея именемъ и образомъ, и удивительно русскій, изъ русскихъ русскій, блистательный и отвратительный вкъ. Он не врили въ будущую жизнь и боялись смерти лишь какъ процесса конечнаго уничтоженія, и умирали он странно: на полу, въ неудобоназываемомъ мст, какъ Екатерина II. И подъ незаряженнымъ пистолетомъ ночного разбойника Германа, какъ та Venus Moscovite, что впослдствіи стала ужасною «Пиковою дамою» Пушкина. Нельзя не сожалть, что ни одинъ изъ первоклассныхъ русскихъ писателей не занялся типомъ придворной авантюристки съ должнымъ вниманіемъ, и она осталась добычей уголовныхъ мелодраматическихъ лубковъ Сальяса, Всеволода Соловьева и, въ лучшемъ случа, Лскова и Данилевскаго. Во Франціи съ этимъ дворянскимъ поколвіемъ полупендантокъ, полукуртизанокъ, своего рода «Матерей» стараго режима, покончила оптомъ трагедія гильотины. У насъ он измерли медленнымъ гніеніемъ, часто самую смерть ихъ обращавшимъ въ грязную гримасу пошлйшаго водевиля. Послдняя изъ нихъ, – Ольга Жеребцова, соучастница Палена и др. въ заговор на жизнь Павла I, – дожила до встрчи и знакомства съ молодымъ Герценомъ и оказала ему нкоторую поддержку въ эпоху первой ссылки его.

Итакъ, Софья, – бывшая героиня «Недоросля», а впослдствіи ея величества камер-фрейлина, лежитъ безъ ногъ и умираетъ, презрительно ворча на новый вкъ, и увренная, что Бонапарте только потому вышелъ въ императоры, что на свт нтъ уже ни матушки-царицы, ни Потемкина, ни Суворова. Въ смежности съ имніемъ старухи тянется рядъ помщичьихъ владній средняго достатка, душъ по 300, по 400. Вотъ, напримръ, деревня и усадьба бригадира Дмитрія Ларина, выгодно женившагося въ Москв на юной особ, которая уже врядъ ли держала когда-либо въ нжныхъ рукахъ своихъ хоть единую изъ полныхъ трезвою логическою сухостью и пряными галльскими остротами, любимыхъ книгъ своей екатерининской мамаши. Зато – «она любила Грандисона» и переписывала въ альбомъ чувствительные стихи Карамзина, Шаликова, a также монологи изъ трагедій Озерова. Впослдствіи Гоголь, устами Хлестакова, разскажетъ намъ о дамскихъ альбомахъ много смшного. Мы прочтемъ въ нихъ:

Дв горлицы покажутъТеб мой хладный прахъ,Воркуя, томно скажутъ,Что умерла въ слезахъ…

Прочтемъ ломоносовскую оду – «О, ты, что въ горести напрасно на Бога ропщешь человкъ» и рядомъ – «Мы удалимся подъ снь струй»… Прочтемъ и:

Законы осуждаютъПредметъ моей любви,Но кто, о сердце, можетъПротивиться теб?

Дамскіе альбомы стараго добраго времени проклиналъ, какъ язву, Пушкинъ, надъ ними издвался И. С. Тургеневъ, въ нихъ на зло писалъ непристойныя двусмысленности Лермонтовъ. Между тмъ, альбомы эти принесли много посмертной пользы именно тмъ писателямъ, которые, при жизни, отъ нихъ больше всхъ страдали. Дамскіе альбомы жили страшно долго. Я, напримръ, очень хорошо помню изъ своего дтства альбомъ моей матери. съ благоговйно переписаннымъ «Демономъ» Лермонтова, съ запретными политическими балладами Алекся Толстого, съ убитыми цензурою стихами изъ «Несчастныхъ» Некрасова, и т. п. Въ стран, лишенной свободной печати, рукописная литература неистребима, и всякій способъ ея распространенія и сохраненія заслуживаетъ глубокой благодарности потомковъ. Осмянные дамскіе альбомы съ томными горлицами надъ хладнымъ прахомъ и съ человкомъ, ропщущимъ на Бога, сберегли русской литерагур огромную и лучшую долю Пушкина, Лермонтова, Рылева, Полежаева, Грибодова, Огарева, – и именно дамскіе альбомы, потому что та часть поэтическаго творчества нашихъ корифеевъ, о сохраненіи которой позаботились мужскія тайныя тетради, могла быть въ большинств съ успхомъ позабыта безъ всякой потери для авторовъ, скоре даже не безъ выигрыша въ ихъ репутаціи. Пушкинская ода «Вольность» и «Кинжалъ» ползли альбомнымъ порядкомъ почти 70 лтъ! Если эти и имъ подобныя историческія стихотворенія не угасли безслдно, это – заслуга исключительно сафьянныхъ книжекъ съ серебряными застежками, куда съ любовью и трепетомъ переписывали ихъ женскія руки – отъ подруги къ подруг и изъ поколнія въ поколніе. Женская переписка отличается отъ мужской завидной точностью; она воспроизводитъ текстъ съ педантическою аккуратностью, весьма часто сохраняющею даже ошибки оригинала. Сличая, ходившіе по рукамъ въ шестидесятыхъ и семидесятыхъ годахъ, списки запретнаго романа «Что длать», мн неоднократно приходилось встрчать, повторенныя въ нихъ разными женскими почерками, одн и т же опечатки въ подлинномъ текст журнала «Современникъ». Итакъ, простимъ госпож Лариной ея альбомъ – тмъ боле, что, какъ всмъ извстно, – перехавъ съ супругомъ въ деревню и переживъ въ ея кислой проз первыя жестокія разочарованія отъ поэтическихъ вдохновеній Ричардсона, Стерна, Мармонтеля, Карамзина и Шаликова, она очень скоро все позабыла: альбомъ, корсетъ, княжну Полину, стиховъ чувствительныхъ тетрадь, стала звать Акулькой прежнюю Селину

И обновила, наконецъ,На

ват шлафрокъ и чепецъ.

Разумется, далеко не вс русскія сантименталки успокаивались съ тою же легкостью. Писемскій въ своихъ великолпныхъ очеркахъ о «Русскихъ Лгунахъ» вспоминаетъ свжимъ преданіемъ, какими безобразными каррикатурами доживало свой праздный вкъ это странное женское поколніе. Оно подарило русскому обществу довольно много посредственныхъ и еще больше плохихъ писательницъ, изрядное количество старыхъ двъ, которыхъ Наполеоновы войны оставили безъ жениховъ, a потому бдняжки ударились въ піэтизмъ и въ мистицизмъ, до хлыстовщины включительно; и нсколькихъ способныхъ святошъ-интриганокъ, въ молодости игравшихъ роль при двор Александра I или въ его иностранныхъ посольствахъ, a къ старости, обыкновенно, обращавшихся, стараніемъ отцовъ іезуитовъ, въ католичество и умиравшихъ гд-нибудь въ Рим, Лиссабон, Моден, разссорясь съ родными и отписавъ не малые милліоны своимъ новымъ духовникамъ. Изъ этого же поколнія вышла Н. Дурова – знаменитая кавалеристъ-двица, воевавшая съ Наполеономъ, раненая при Бородин. Нарочно отмчаю ее, потому что воинственная экзальтація этой двушки очень исключительна. Кто читалъ «Войну и миръ» графа Л. Н. Толстого, не можетъ не обратить внимаыія, какъ мало отражаются переживаемыя Россіей политическія грозы эпохи на героиняхъ романа. Ихъ интересъ къ испытаніямъ войны весь исчерпывается тмъ участіемъ, какое принимаетъ въ ней ихъ братъ, мужъ, любовникъ. Патріотизмъ ихъ проявляется рдко, неуклюже, книжными, напускными фразами: такова переписка княжны Марьи и Жюли Карагиной. У нихъ нтъ ни государственной, ни обществевной идеи. Чувствуется, что между ихъ бабками, героинями «петербугскаго дйства», ихъ матерями, вельможными одалисками и интриганками потемкинскаго лагеря, и ими легла полоса девяностыхъ годовъ. Сказалась капризная, старческая реакція одряхлвшей Екатерины, сказался безумный Павловъ терроръ. Поколніе княжны Марьи Болконской, двицъ Буниной, Извковой, сестеръ Поповыхъ, Татариновой, дочери Лабзина и другихъ ровесницъ – пришибленное, съ битыми, запуганными мозгами. Это дочери опальныхъ, a потому раздраженныхъ, оскорбленныхъ и крикливыхъ деспотовъ-отцовъ, разосланныхъ Павломъ отъ двора по глухимъ деревнямъ; это сестры и жены суровыхъ солдатъ, изъ которыхъ для лучшихъ и мятежныхъ духомъ воиновъ-аристократовъ, какъ толстовскій князь Андрей Болконскій, идеалъ – Наполеонъ Бонапарте, a для худшихъ гатчинскихъ выскочекъ, – всероссійское страшилище, графъ Алексй Андреевичъ Аракчеевъ. Реакціонныя эпохи, преслдуя гоненіями политическую и соціальную мысль, направляютъ слабую часть общества, какъ въ послднее прибжище, на безопасные пути субъективнаго самоанализа, которые, посл всевозможныхъ вычурныхъ блужданій, обычно приводятъ къ мистицизму. Имъ роковымъ образомъ и кончали чахлые умы, простуженные въ ранней юности морозами Павлова террора. Княжна Марья, двицы-поэтессы, увнчанныя академіей наукъ; пресловутая «два Анна», дочь графа Алекся Орлова и первая жрица дикаго фанатика Фотія; какія-то высокопоставленныя монахини, таинственно исчезающія за стнами захолустныхъ монастырей; Авдотья Глинка, пишущая поэмы-диссертаціи «о млек Богородицы»; – арфа Мальвины, плачущей на гроб Эдвина, арфа сіонскихъ гимновъ; пророчицы, гадальщицы, хлыстовщина госпожи Крюднеръ, хлыстовщина Екатерины Филипповны Татариновой, – таковы наимене дюжинные женскіе всходы Павловскихъ нивъ, сжатые Александровскимъ царствованіемъ. Остальныхъ – второй и третій сортъ поколнія – показалъ Грибодовъ въ «Гор отъ ума». Пушкинъ въ строфахъ о Лариной, Гоголь въ дам просто пріятной и дам пріятной во всхъ отношеніяхъ, Толстой въ Вр Ростовой и Эленъ Безуховой. Или оторванный отъ земля мистицизмъ, экстазы отвлеченной мысли, восторги самосозерцанія и самоуглубленія, самодовлющая религія, пылающая къ небу какъ-то мимо міра съ людьми и длами его, – или поразительно упрощенная, праздная пошлость, низводящая существо женщины къ совершенно животному прозябанію. Не удивительно, что, при такихъ условіяхъ, грандіозная эпопея Отечественной войны прошла не только безъ русскихъ Деборъ и Юдией, но и почти безъ тхъ милосердныхъ подвиговъ, которые, въ будущихъ войнахъ XIX вка, покрыли голову русской женщины лаврами безпримрнаго самоотверженія и сдлали героизмъ состраданія ея національнымъ символомъ въ литературахъ всхъ цивилизованныхъ странъ и народовъ. Попытка Пушкина создать типъ двушки-аристократки 1812 года, вдохновенно пылающей патріотизмомъ (Полина въ очерк «Рославлевъ»), оказалась боле, чмъ неудачною. Да и то – Полина уже нсколько моложе поколнія, о которомъ мы говоримъ, равно какъ и большинство героинь въ «Повстяхъ Блкина».

Возвратимся къ семейству Лариныхъ. Въ десятилтіе 1800–1810 года, на которое Реми де Гурмонъ назначаетъ рожденіе «барышни», счастливая чета произвела на свтъ двухъ дочерей, Татьяну и Ольгу. Имъ впослдствіи посвятитъ творческіе стихи Пушкинъ и музыку Чайковскій. Давно пріемлется, что Татьяна Ларина въ русской литератур – нчто въ род Иверской Божіей Матери. «Евгеній Онгинъ» – ея житіе, a знаменитое «Я другому отдана и буду вкъ ему врна» – ея тропарь. Предъ нею служили молебны Блинскій, Тургеневъ, Достоевскій: кто только не служилъ! Писаревъ, какъ яростный арабъ-иконоборецъ, рубнулъ Татьяну критическимъ мечемъ своимъ по лицу; изъ раны закапала кровь, но образъ неуничтожился. Благоговніе къ Татьян странно дожило до XX вка, живущаго нравственными принципами и семейнымъ укладомъ, весьма отдаленными отъ ларинской морали. Никто здравомыслящій въ наше время не дерзнетъ оковывать женщину страшнымъ завтомъ Татьянина тропаря. Мы сознательно отвергаемъ мучительный и безполезный подвигъ врности по обязанности, какъ нравственное самоизнасилованіе и надругательство, противное чувству человческаго достоинства. Самая возможность быть «отданною» возмущаетъ насъ за женщину, для которой мы горячо желаемъ и ищемъ семейной свободы и полового равенства на всхъ путяхъ жизни личной, общественной и политической. Нтъ никакого сомннія, что во взглядахъ своихъ на роль женщины въ семь и государств мы несравненно ближе къ поругателю Татьяны, Д. И. Писареву, чмъ къ ея вдохновенному творцу и къ влюбленнымъ толкователямъ, не исключая Блинскаго. Почему же, при всемъ томъ, «разсудку вопреки, наперекоръ стихіямъ», нжный образъ Татьяны сохранилъ свою таинственную власть надъ русскими умами даже до сего дня? Почему письмо Татьяны и «Онгинъ, я тогда моложе, я лучше, кажется, была», до сихъ поръ съ восторгомъ твердятъ наизусть тысячи русскихъ двушекъ? Почему создать Татьяну для сцены – мечта каждой образованяой русской артистки? Почему въ 1880 году, когда истерическій Достоевскій на пушкинскихъ торжествахъ, при сбор воедино чуть ли не всей русской интеллигенціи, провозгласилъ Татьяну національно-художественнымъ типомъ, ни разу не превзойденнымъ въ нашемъ литературномъ творчеств, и сравниться съ которымъ можетъ, пожалуй, лишь Лиза въ «Дворянскомъ гнзд» Тургенева, – почему тогда, въ отвтъ на это порывистое признаніе великаго писателя, залъ огласился громовыми апплодисментами и воплемъ общаго, признательнаго восторга?

Отвта надо искать, конечно, не въ самой Татьян, съ ея боле, чмъ скромнымъ вообще, a для насъ и совсмъ уже сомнительнымъ подвигомъ – «другому отдана и буду вкъ ему врна». Отвтъ – въ всторической перспектив, въ томъ поколніи русскихъ женщинъ, къ которому принадлежала Татьяна и общія благородныя черты котораго такъ геніально собралъ въ ея индивидуальности Пушкинъ. Татьяна сама по себ – ничто, одна изъ безсчетно многихъ, скромная незнакомка. Но она въ нашей литератур, для двадцатыхъ годовъ, – то же, что въ живописи портреы Веласкеза, который лицомъ совершевно неизвстнаго вамъ гранда или кардинала воскрешаетъ и объясняетъ цлую эпоху. Мы любимъ въ Татьян не то, что она сдлала, но то, что могла сдлать, мы любимъ въ ней ея, похожихъ на нее, ровесницъ и подругъ, которыхъ хорошо зналъ и дружески любилъ Пушкинъ, ея создатель, и предъ которыми благоговйно преклоняется память всхъ, звающихъ страдальческую исторію русской борьбы за свободу. Прекрасныя ровесницы Татьяны остались въ лтописяхъ нашей культуры съ полнымъ глубокаго смысла историческимъ прозвищемъ «Русскихъ женщинъ». Подъ этимъ заслуженнымъ именемъ, проплъ имъ, сорокъ лтъ спустя, восторженные гимны другой великій поэтъ, предсказанный Пушкинымъ, какъ необходимость грядущаго гражданскаго вка. Стихъ Некрасова обратился съ сыновнею любовью къ тому поколнію, которое Пушкинъ воспвалъ, какъ ровесникъ, другъ, братъ, любовникъ, и сложилъ могучія эпопеи о Трубецкой и Волконской. Жены декабристовъ! Незабвенны имена этихъ доблестныхъ Татьянъ въ гражданскомъ дйствіи, схоронившяхъ, одн – свою молодость, другія – всю жизнь, рядомъ съ каторжными мужьями за ледянымъ Алтаемъ, въ Чит и Нерчинск, до сихъ поръ гордыхъ тмъ, что они были нкогда освящены присутствіемъ «ссыльныхъ княгинь»! Фонвизинъ, Давыдова, Муравьевы, Нарышкина, Розенъ, Юшневская, Ентальцева, Поль, три сестры Бестужевыхъ, мать и сестра Торсона – вотъ мене извстныя подруги по несчастію громко прославленныхъ Екатерины Трубецкой и Маріи Волконской. Пушкинъ, въ знаменитыхъ своихъ стихахъ къ Чаадаеву, мечталъ о времени, когда воспрянувшая отъ сна Россія

На обломкахъ самовластьяНапишетъ наши имена!

Въ 1905 году мы имемъ право твердо врить, что время это близко, оно наступаетъ, оно наступило… И, конечно, въ будущемъ русскомъ Пантеон, выстроенномъ изъ «обломкомъ самовластья», огненными письменами засіяютъ на стнахъ, рядомъ съ строгими мужскими чертами декабристовъ, святые, нжные лики ихъ врныхъ подругъ.

Неоднократно длались попытки – не развнчать «Русскихъ женщинъ»: это-то невозможно! – но ослабить политическое значеніе ихъ подвига, отрицать возможность въ нихъ гражданскаго самосознанія и, слдовательно, пониманія той общественной службы, которую он сослужили. Дло сводилось къ семейнымъ привязанностяыъ и добродтелямъ, къ порыву молодой влюбленности, – словомъ, къ преданіямъ XVIII вка о Наталь Шереметевой и Иван Долгорукомъ или къ роману «Капитанской Дочки». Но теперь, посл опубликованія въ 1904 году подлиныыхъ записокъ М. Н. Волконской, вс подобеня сомннія должны умолкнуть. Я самъ еще недавно, въ одной своей стать о декабристахъ [3] , заподозрилъ было аффектацію 60-хъ годовъ въ знаменитыхъ некрасовскихъ стихахъ о Волконской, будто она, въ каторжномъ рудник, -