Женщина в общественных движениях России

Амфитеатров Александр Валентинович

Прежде чмъ мужа обнять,Къ оковамъ его приложилась.

«Записки M. Н. Волконской», однако, подверждаютъ эту романтическую подробность свиданія, и я, читая ихъ, испыталъ восторгъ омы – рдкій восторгъ быть пристыженнымъ въ своемъ недовріи по разсудку къ тому, чему слдовало врить сердцемъ. Нтъ, жены декабристовъ ушли въ Сибирь не только за мужьями своими, он ушли и за дломъ мужей! Он не только честныя, любящія, преданныя супруги: он – единомышленницы и нравственныя сообщницы.

И потому-то напрасно искать имъ параллелей въ XVIII вк. Он всецло принадлежатъ ХІХ-му. Он, какъ и мужья ихъ, дти великой французской революціи и Наполеоновой грозы. Ta Наталья Долгорукая, съ которою сравниваютъ декабристовъ, еще старопокройная, полудикая «боярышня», прекрасная глубиною природнаго чувства, но чуждая культурнаго самоотчета. Декабристки – уже «барышни» въ той идеалистической послреволюціонной метаморфоз, какъ для Франціи подмтилъ Реми де Гурмонъ. И въ высшей степени любопытво и характерно въ первомъ общественномъ движеніи – протест русскихъ женщинъ, что къ нимъ примкнула и настоящая французская «барышня» – Эмилія Ледантю, послдовавшая въ Сибирь за женихомъ своимъ – Ивашевымъ и обвнчанная съ нимъ въ каторжной тюрьм. Быстрое увяданіе этого прекраснаго южнаго цвтка въ нерчинскихъ морозахъ – одинъ изъ самыхъ трогательныхъ эпизодовъ въ трагедіи декабристовъ. Другая французская барышня, гувернантка князей Трубецкихъ, бросила горькій укоръ спрятавшемуся диктатору неудачной революціи:

– Постыдитесь, вы дома, когда ваши друзья умираютъ на площади, подъ картечью!

Трубецкой схватилъ фуражку и убжалъ, чтобы спрятаться въ другомъ мст, гд нтъ обличающихъ француженокъ.

Слово «барышня» такъ плачевно опошлилось на Руси, что предъ современною публикою иочти неловко примнять его къ такимъ національиымъ святынямъ, какъ жеыы декабристовъ. Помяловскій и Писаревъ добили общественную репутацію «барышни» презрительнымъ эпитетомъ

«кисейная», и развитыя русскія двушки открещиваются отъ титула «барышни», какъ отъ злйшей обиды. Что длать? Непрочны и недолговчны культурныя клички и опредленія! Вдь, напримръ, и назвать кого-нибудь сейчасъ «либераломъ» уже далеко не значитъ польстить, a «патріотъ» сталъ и вовсе оскорбительною бранью. Но совершенно несомнно, что было время – и долгое! – когда «барышня» была наверху жидкаго культурнаго слоя Россіи, и, наряду съ «барышнями», которыя били по щекамъ своихъ крпостныхъ горничныхъ, существовала другая, гораздо боле интересная и благородная порода ихъ, которой вліяніе на русскій прогрессъ можно измрить уже признаніемъ Пушкина и князя Вяземскаго:

– Это – наша настоящая публика!

Барышня – Наталья Николаевна Гончарова, загубившая жизнь Пушкина, барышая – жена Огарева, употреблявшая всю свою холодную и злую энергію чтобы, разссорить мужа съ Герценомъ, но барышни же и Наталья Александровна Герценъ, и Татьяна Пассекъ, и «черноокая» Росетти, и Левашева, которую Герценъ описалъ съ такою трагическою простотою y гроба Вадима Пассека.

IV

Необходимо отмтить еще одинъ двическій типъ, введенный въ русскую жизнь тоже александровскимъ царствованіемъ и сыгравшій въ русской женской эволюціи огромную роль, сперва, пожалуй, отчасти положительную, впослдствіи – отрицательную и реакціонную. Нмк Екатерин II Россія была обязана женскимъ типомъ образованной авантюристки. Нмка же и постаралась объ уничтоженіи этого типа, противопоставивъ ему «институтокъ», воспитанныхъ вновь учрежденнымъ «вдомствомъ императрицы Маріи». Супруга Павла и мать Александра и Николая Первыхъ, императрица Марія едоровна, урожденная принцесса Виртембергская, могла тмъ боле высоко цнить достоинства семейныхъ добродтелей, что въ своей собственной семь ей пришлось очень долгое время уживаться, какъ съ подругами, съ любовницами своего державнаго супруга – Нелидовою и Лопухиною…. Эта женщина, несомннно, большого таланта и твердой воли, ненавидла екатерининскій развратъ, но еще больше демократическія вянія революціи. Институты екатерининской эпохи были учрежденіями слишкомъ показными, чтобы стоило серьезяо считаться съ ихъ вліяніемъ, и очень часто обращались чуть не въ гаремы высокопоставленныхъ вельможъ, начиная съ самаго оффиціальнаго блюстителя ихъ И. И. Бецкаго. Императрица Марія, справедливо памятуя, что типъ государства зависитъ отъ типа семейнаго очага, a типъ семейнаго очага – отъ типа управляющей имъ женщины, сдлала институты разсадниками будущихъ домовладычицъ, напитанныхъ правилами патріотизма и благодарнымъ восторгомъ къ самодержавію. Собственно говоря, институтская реформа императрицы Маріи была первымъ широкимъ опытомъ того превращенія воспитательной системы въ политическое заложничество общества государству, что семьдесятъ лтъ спустя съ такимъ позорнымъ успхомъ возсіяла Россіи въ классической реформ мужского образованія графомъ Д. А. Толстымъ. Но рука Маріи едоровны была мягче, осторожне, тепле грубой бюрократической руки Толстого, да и масштабъ реформы значительно уже. То крушеніе латифундій, которымъ Реми де-Гурмонъ объясняетъ паденіе ранняго брака во Франціи, началось и въ Россіи. Наполеоновы войны и 1812 годъ создали своеобразную экономическую революцію. Обстроившаяся посл французскаго пожара Москва становится «ярмаркою невстъ», и уже одна наличность подобной ярмарки указываетъ на ихъ плачевное перепроизводство: на свадебномъ рынк женское предложеніе превышало мужской спросъ, и, слдовательно, многимъ родителямъ необходимо нужна стала серьезная воспитательная страховка «товара» впредь до вожделннаго сбыта въ законный бракъ. Софья Павловна Фамусова – наилучшій примръ, что «комиссія быть взрослой дочери отцомъ» была въ александровской семь, дйствительно, не изъ легкихъ. Да – что Софья Павловна Фамусова! Прелестная Наташа Ростова въ «Войн и мир» – не чета этой «срамниц», а, между тмъ, какими бурями налетной страсти атаковалъ ея двичество пламенный темпераментъ! Катринъ Ерапчикъ въ «Масонахъ» Писемскаго и Глафира Львовна въ «Кто виноватъ» Герцена, Наталья Павловна въ «Граф Нулин» и Наталья Дмитріевна Горичъ въ «Горе отъ ума» – вотъ литературныя разновидности поколнія, которое невстилось и вызжало въ свтъ въ то время, какъ Татьяна и будущія жены декабристовъ еще играли въ куклы.

Скандальная хроника 1800–1820 годовъ полна двическими романами, далеко не платоническими, при участіи, въ качеств первыхъ любовниковъ, не только смиренномудрыхъ Молчалиныхъ, но и дворовыхъ кучеровъ, поваровъ, араповъ. Традиціи животнаго разврата бабокъ и сантиментальной влюбчивости матерей смшались въ этомъ первомъ русскомъ женскомъ поколніи позднихъ браковъ и вывели изряднаго урода. Марія едоровна протянула дворянству руку помощи съ педагогическою уздою на буйные пережитки XVIII вка, и дворянство приняло помощь съ живйшею благодарностью. «Вдовствующая императрица Марія» – популярное имя двухъ царствованій. Въ восьмидесятыхъ годахъ прошлаго столтія можно было часто встртить стариковъ и старухъ, вспоминавшихъ о ней съ восторгомъ, какъ объ «ангел на земл» и «матери русской нравственности». Главная цль императрицы – соединить будущія женскія поколнія русскаго дворянства въ монархическую лигу, беззавтно преданную династіи ея сыновей – сначала удалась въ совершенств. Мемуары институтокъ Александровскаго и Николаевскаго времени дышатъ фанатизмомъ почти идолопоклонства, какого-то къ императорскому трону и къ императорской семь. Чрезвычайно любопытны въ этомъ отношеніи оглашенныя въ девяностыхъ годахъ прошлаго столтія «Записки старой смолянки». Смольный институтъ былъ неутомимою лабораторіей женскаго монархическаго экстаза. Языкъ старыхъ смолянокъ – невыносимо надутая, слащаво-восторженная проза, непрерывный акафистъ царямъ съ палатою и воинствомъ ихъ. Это – монологи изъ драмъ Кукольника, цитаты изъ романовъ Загоскина, страницы Греча и Булгарина, противоестественно перенесенныя изъ плохой и скучной литературы въ еще скучнйшую жизнь. Особенно обожаемъ былъ въ институтахъ Александръ I. Все въ тхъ же «Русскихъ лгунахъ» Писемскій разсказываетъ о старой институтк, которая со смертью Александра I какъ бы ршила, что теперь и міру конецъ, и «не признала» вошедшихъ на престолъ ни цесаревича Константина, ни Николая Павловича. Когда ей надо было обратиться къ Николаю съ какою-то просьбою, старуха адресовала письмо: «Брату моего государя». Наилучшій типическій портретъ александровскихъ институтокъ, усовершенствованныхъ муштрою Маріи едоровны, даетъ въ «Быломъ и Думахъ» А. И. Герценъ. Позволю себ выписать эти строки. «Лтъ пятидесяти, безъ всякой нужды, отецъ моей кузины женился на застарлой въ двств воспитанниц Смольнаго монастыря. Такого полнаго, совершеннаго типа петербургской институтки мн не случалось встрчать. Она была одна изъ отличнйшихъ ученицъ, и потомъ классной дамой въ монастыр; худая, блокурая, подслпая, она въ самой наружности имла что-то дидактичное и назидательное. Вовсе неглупая, она была полна ледяной восторженности на словахъ, говорила готовыми фразами о добродтели и преданности, знала на память хронологію и географію, до противной степени правильно говорила по-французски, и таила внутри самолюбіе, доходившее до искусственной іезуитской скромности. Сверхъ этихъ общихъ чертъ «семимаристовъ въ желтой шали» она имла чисто невскія или Смольныя. Она поднимала глаза къ небу, полные слезъ, говоря о посщеніяхъ ихъ общей матери (императрицы Маріи едоровны), была влюблена въ императора Александра и носила медальонъ или перстень съ отрывкомъ изъ письма императрицы Елизаветы: «Il a repris son sourire de bienveillance!». Типу этому суждена была страшная и вредная живучесть: еще въ восьмидесятыхъ годахъ Салтыковъ нашелъ не позднимъ обратить противъ него свои стрлы.

И, за всмъ тмъ, институтское воспитаніе внесло въ русскую новую жизнъ много новыхъ дрожжей, которыя, перебродивъ, подняли, въ конц концовъ, совсмъ не то тсто, какого добивалась чадолюбивая императрица. Если мы обратимся къ забытой беллетристик тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ, то увидимъ институтку героинею въ большинств тогдашнихъ романовъ и повстей, a Погорлъскій (графъ Перовскій) создалъ настоящій апоеозъ институтки въ своей «Монастырк». Институтка – царица воображенія авторовъ перваго николаевскаго десятилтія. При этомъ легко замтить, что почти никогда институтка не изображается счастливою. Попавъ въ условія дйствительной русской жизни, она похожа. на молодую пери, для которой рай остался уже позади, a кругомъ и впереди – юдоль зрлищъ, способныхъ наполнять ея сердце лишь ужасомъ, скорбью, отвращеніемъ. Институтка всегда жертва подлости, грубости, обмановъ, недостойныхъ сплетенъ, насилія, она всюду чужой человкъ во враждебномъ лагер, она только и длаетъ, что страдаетъ и тоскуетъ. Разумется, не монстры – въ род описаннаго Герценомъ – вдохновляли Марлинскаго и его школу на подобныя идеализаціи, и въ общемъ житейскомъ положеніи институтки было, какъ видно, и впрямь что-то способное вызывать искреннее сочувствіе доброжелательныхъ людей. Для институтокъ, трижды въ поэм, измнилъ сатирическому смху своему авторъ «Мертвыхъ душъ». Онъ долженъ былъ хорошо знать ихъ, потому что самъ былъ преподавателемъ исторіи въ Патріотическомъ институт и, очевидно, сохранилъ о нихъ доброе воспоминаніе, такъ какъ, за исключеніемъ жены Манилова, институтки Гоголя написаны съ какою-то жалостливою симпатіей; въ нихъ чувствуются «голубки въ черной ста вороновъ».

Политическая ошибка императрицы Маріи едоровны, которою сломались результаты ея педагогическихъ плановъ, заключалась въ томъ, что, въ качеств образованной и офранцуженной нмки, она не умла вообразить себ современное ей россійское дворянство во всей его первобытной прелести. A потому и не предчувствовала роковой пропасти, какую щегольское институтское воспитаніе выроетъ между ея духовнымя дочерями и столбовою дворянскою

семьею, куда этимъ заложницамъ суждено рано или поздно возвратиться. Она не приняла въ разсчетъ глубокаго и мрачнаго невжества рабовладльческой Россіи. Сотни двушекъ, получившихъ въ строго-охраняемыхъ институтскихъ стнахъ – какого бы тамъ ни было направленія, но европейское, идеалистическое и сантиментальное воспитаніе, по окончаніи курса выбрасывались въ дикую, полуграмотную, чувственную, жестокую, пьяную орду родни, которая, даже при самыхъ лучшихъ и добродушныхъ своихъ намреніяхъ, возмущала двушку органическимъ несоотвтствіемъ со всми добрыми чувствами и мудрыми правилами, непреложно воспринятыми ею изъ институтской морали. Сотни двушекъ чувствовали себя въ родительскихъ семьяхъ не лучше, чмъ Даніилъ во рву львиномъ. Чуть не каждый бракъ повторялъ старинную исторію дикаря Ингомара и его греческой плнницы – съ тою лишь разницею, что y насъ не плнница возвышала до своей культуры влюбленнаго Ингомара, какъ разсказываетъ красивая легенда, а, наоборотъ, россійскій Ингомаръ мало-по-малу низводилъ плнницу до своего звринаго уровня скукою барскаго бездлья, a то и просто благословенгымъ дворянскимъ кулакомъ. Царствованіе Николая I – классическая пора несчастныхъ браковъ и «непонятыхъ» женскихъ натуръ. Въ стонахъ семейныхъ трагедій зачались многіе будущіе борцы женскаго вопроса, и, въ числ ихъ, на первомъ мст надо вспомнить Некрасова, всю жизнь неразлучнаго съ страдальческимъ образомъ «Матери». Женское недовольство разлилось по семьямъ кріпостниковъ волною справедливаго возмездія; жены чувствовали себя выше мужей, рабыни брака презирали своихъ повелителей и роптали. Никто изъ русскихъ классиковъ не оставилъ боле яркихъ и потрясающихъ картинъ брачнаго разлада въ дореформенномъ дворянств, какъ А. . Писемскій. «Боярщина», «Богатый женихъ», «Масоны», «Люди сороковыхъ годовъ», «Тюфякъ», даже первая, автобіографическая часть «Взбаломученнаго моря» – сплопшой, непрерывяый вопль за русскую женщину, принижаемую и оскорбляемую въ неравномъ брак. Нигд знамя жеяской свободы, поднятое вдохновенною Жоржъ Зандъ, не было встрчено съ такою радостью, какъ въ Россіи. Все, что было сильнаго въ русскомъ литературномъ и научномъ мір, видло въ Жоржъ Зандъ свою пророчицу и примкнуло къ неи словомъ и духомъ. Посл Байрона не было иностраннаго писателя съ боле нагляднымъ вліяніемъ на русскую литературу, чмъ Жоржъ Зандъ. Блинскій, Герценъ, Тургеневъ, Салтыковъ, Писемскій, Достоевскій, при всхъ своихъ индивидуальныхъ и групповыхъ различіяхъ, одинаково сходились въ жоржъ-зандизм, съ одинаковою энергіей проводя въ жизнь принципы великой французской проповдницы. Такой успхъ, конечно, объясняется, прежде всего, хорошо подготовленною почвою, обиліемъ русскихъ сердецъ, накипвшихъ горькими слезами брачнаго разлада. Начиняя своихъ питомицъ въ житейскій путь-дорогу всми добродтелями, не прикладными къ русской дворянской современности, вдомство императрицы Маріи безсознательно готовило крахъ дворянской семьи и, тяжкими разочарованіями, накопляло горючій матеріалъ для приближающихся шестидесятыхъ годовъ: воспитывала рекрутовъ отчаянія въ будущую армію женской эмансипаціи.

Всякая деспотическая школа заключаетъ въ себ уже то самоубійственное начало, что она – школа: лабораторія политической тенденціи. Истинно-спокойно и безопасно для себя деспотизмъ можетъ управлять только совершенно безразличнымъ политическимъ человческимъ стадомъ. Пресловутый девизъ николаевской цензуры, что правительства нельзя ни порицать, ни одобрять, для насъ звучитъ дикимъ абсурдомъ, но, съ самодержавной точки зрнія, онъ – очень дльный, логически правильный и практичный девизъ. Обращая институтокъ въ фанатичекъ самодержавія и православія, Марія едоровна и ея послдователи, опять-таки, безсознательно нарушали этотъ девизъ: он привили русской двушк нчто, – до институтовъ, ей совершенно чуждое, – опредленныя политическія убжденія и, главное, потребность въ политическихъ убжденіяхъ, привычку и жажду имть ихъ. Разумется, политическія убжденія институтокъ были въ пользу самодержавнаго режима, но, во-первыхъ, гд убжденія, тамъ и критика, а, во-вторыхъ, гд убжденія, тамъ и позывъ дйствовать. Столкновеніе съ наглядностями крпостной Россіи обостряло критическій процессъ въ сотняхъ молодыхъ, отзывчивыхъ на добро и правду, сострадательныхъ душъ, и ложные кумиры падали, a истинные боги приходили. Мы видли Герценову каррикатуру патріотической институтки, но – нсколькими страницами ниже тотъ же Герценъ съ любовью и восторгомъ говоритъ о другой институтк изъ Смольнаго монастыря, потому что этой умной и энергичной особ онъ обязанъ свободолюбивымъ воспитаніемъ своей жены – этой прелестной Натальи Александровны, чей поэтическій образъ навсегда останется въ русской литератур такимъ же грустно благоуханнымъ цвткомъ, какъ въ нмецкой – двушка Гейне. Безцеремонное въ насиліяхъ надъ личностью человка, царствованіе Николая I вело къ монархическимъ разочароваиіямъ тысячи матерей, женъ, сестеръ, дочерей, невстъ, оскорбленныхъ и обездоленныхъ государственнымъ Молохомъ. Одна изъ любопытнйшихъ вспышекъ тайной женской оппозиціи, инстинктивнаго отвращенія къ правительсгву, – стихотвореніе «Насильный бракъ», совершенно неожиданно, почти непроизвольно сорвавшееся изъ-подъ патріотическаго пера графини Е. Ф. Растопчиной и больно уязвившее Николая, какъ прозрачный и обидный памфлетъ на его политику въ Польш. Въ «Людяхъ сороковыхъ годовъ» Писемскій, въ лиц Мари, очень просто и правдоподобно уясняетъ намъ превращеніе институтки-монархистки въ передовую женщину пятидесятыхъ и шестидесятыхъ годовъ. Передовыя писательницы эпохи – Хвощинская, Жадовская, Марко Вовчекъ – бывшія институтки. Страшный севастопольскій разгромъ самодержавія ускорилъ и обострилъ процессъ разочарованія. Его можно считать эрою, когда слово «институтка» принимаетъ обидное значеніе существа, безнадежно отравленнаго искусственно привитою патріотическою слпотою, сословнымъ чванствомъ, идеалистическимъ сантиментализмомъ – всми нравственными тормозами изъ педагогическаго арсенала старинной реакціи. Но, собственно-то говоря, Герценовы монстры были уже далеко не правиломъ, a скоре исключеніемъ, и репутація институтскаго цлаго терпла за часть. Институтки, въ род гувернантки Натальи Александровны, и развитыя ими ученицы звали и вели свой вкъ къ совсмъ другому берегу. Именно десятилтіе пятидесятыхъ годовъ показало, что, потерявъ одну половину своего воспитанія: дутый политическій идеалъ, русская двушка развила въ себ другую, драгоцнную половину: политическій характеръ, – способность, потребность и готовность къ общественной работ, огромную статическую энергію будущей политической дятельности. Если мы обратимся къ изящной литератур того времени, – то любимая, общая, истинно злободневная и глубоко волнующая общество, схема ихъ почти неизмнно одна и та же y всхъ корифеевъ эпохи: y Typгенева, y Гончарова, y Писемскаго. Двушка, сильная характеромъ, но слабая знаніемъ, ищетъ выхода изъ эгоистическаго сытаго прозябанія въ самоотверженную дятельность на благо общее и проситъ помощи y краснорчиваго мужчины. богато одареннаго талантами и знаніемъ, но слабаго характеромъ и безъ настоящаго аппетита къ политическому труду. Это – Ольга и Обломовъ въ «Обломов», это – Шаликовъ и Вра въ «Богатомъ жених», это – Настенька и Калиновичъ въ «Тысяч душъ», это – Саша и баринъ въ «Саш» Некрасова. это – знаменитыя «тургеневскія женщины» и тургеневскіе же «лишніе люди». Отрицательно покаянное отношеніе къ мужскимъ характерамъ образованнаго барства, начатое Пушкинымъ, продолженное Лермонтовымъ, достигло своего апогея y реалистовъ пятидесятыхъ годовъ и, въ особенности, y Писемскаго, пропитавшаго свой стихійный талантъ глубочайшимъ благоговніемъ къ современнымъ ему новымъ женщинамъ и ядовитишимъ презрніемъ къ мужчинамъ. Жалть «лишнихъ людей» началъ лишь Тургеневъ, но вывести ихъ изъ этого плачевнаго званія, все-таки, не могъ. Чтобы соединять энергическихъ русскихъ двушекъ любовными узами съ достойными ихъ людьми, русскимъ реалистамъ приходилось прибгать къ пріемамъ совсмъ не реалистическимъ: выписывать изъ Болгаріи фантастическихъ заговорщиковъ (Елена и Инсаровъ въ «Наканун»), или выдумывать какихъ-то сверхъ естественно-дловитыхъ нмцевъ (Ольга и Штольцъ въ «Обломов»).

V

Севастопольскимъ разгромомъ кончился дворянскій періодъ русской культуры. Буря всколыхала русское море до дна, во всхъ слояхъ его. Непочатыя глубины пошли наверхъ. Крпостное право зашаталось и рухнуло. Россія не могла и не хотла боле оставаться государствомъ ни военнымъ, ни дворянскимъ. Кличъ всесословности проносится надъ страною, вызывая къ жизни рядъ либеральныхъ, уравнительныхъ реформъ Алексавдра II. Развитіе ихъ непродолжительно. Чмъ дале, тмъ боле самодержавное правительство чувствуетъ себя на пути ложномъ, – едва дана реформа, какъ въ ней уже раскаиваются и пытаются ограничить ее попятными мрами. Къ концу шестидесятыхъ годовъ маски сброшены: правительство Александра II повернуло къ открытой реакціи. Но было поздно да и никогда не было рано: время требовало своего, выросшее и огромно расширенное общество искало правъ, и когда монархія отказалась довершить реформы, ихъ взялась дать Россіи революція. Для нея кончился легендарный періодъ романтической красоты, начатый декабристами и продолженный лондонскими изгнанниками. Революція изъ литературы перешла въ жизнъ и потребовала къ отчету и въ свои ряды всхъ, кто въ нее врилъ. Она кипитъ полвка, тяжкими героическими жертвами слагая свои мученическія побды и все, что сохранилось и вновь выростаетъ порядочнаго въ политическомъ стро Роесіи, обязано своимъ происхожденіемъ ей, потому что вынуждено страхомъ предъ нею. Мы живемъ въ самый обостренный ея періодъ, наиболе мученическій и наиболе побдоносный. Хочется врить, что близко берегъ. Хочется врить, что вс частичныя побды революціи скоро сольются въ одной великой общей побд, которая освтитъ наше отечество солнцемъ народнаго правительства, свободно сложеннаго всми расами, націями, исповданіями, сословіями и профессіями великой русской громады, въ равномъ представительств обоихъ половъ.

Оглянемся на колоссальную роль женщины въ воинственномъ пятидесятилтіи русской революціи. Дворянскій политическій крахъ заставилъ искать другихъ общественныхъ слоевъ, куда бы перемстить надежды Россіи, не только тхъ великихъ «кающихся дворянъ», которымъ русскій народъ обязанъ первыми программами и кодексами своея свободы, – необходимость устремиться въ глубь отчасти понимали и люди правительства. Пятидеслтые годы – счастливая пора изученія русской народности. Литературная группа беллетристовъ-этнографовъ, покровительствуемая великимъ княземъ Константиномъ Николаевичемъ, славянофилы «Русской Бесды», побдоносные семинаристы и разночинцы прогрессивныхъ группъ равно ищутъ вародныхъ слоевъ, годныхъ подъ фундаментъ новаго общественнаго зданія.