Женщины вокруг Наполеона

Кирхейзен Гертруда

Конечно, было бы совершенно неправильно окружить начало этой связи ореолом сентиментальности. Мечтательность и чувствительность не были свойственны характеру Наполеона. Он увидел женщину, – она понравилась ему и возбудила желание обладать ею. Его первое движение было чувственность. Если он позднее открывал в избранной им женщине и душевные качества, то тогда начинало говорить и его сердце. Его натура, его темперамент требовали прежде всего обладания телом женщины. Вся идеализация, весь тот сентиментализм, которого мы, северяне, не можем избежать даже в самых банальных любовных приключениях, у него, в жилах которого текла горячая кровь его корсиканских предков, все это при начале страстного увлечения отходило на задний план и, смотря по обстоятельствам, иногда отсутствовало совершенно. Мечтательное стремление к идеальной любви было знакомо

лишь Наполеону-юноше, когда он был под впечатлением чувствительных романов Руссо, когда он знал женщину только платонически, когда он любил впервые. И даже тогда его сентиментальность идет рука об руку с чувственной страстностью.

Позднее чистая чувственность все ярче и ярче выступает на первый план у этого человека, сотканного из самых разительных противоречий Но нужно принять во внимание все внешние обстоятельства, его исключительное положение среди других людей, толкавшее его скорее на чисто чувственные, нежели сентиментальные переживания. Прекраснейшие женщины бросались в объятия властелина, слава и могущество которого захватили полмира. И он брал их, как они отдавались ему. Они-то разве искали в нем души?

Перенесемся назад, ко времени польского похода Наполеона. Он был тогда в зените своего могущества. Для поляков он, употреблявший все усилия, чтобы разбудить воинственный дух народа, устраивавший им празднества, балы, концерты, дававший им прекраснейшие обещания и возбуждавший в них надежды на независимость отечества, – для поляков он был если не бог, то полубог. Он один казался им избранником провидения, способным восстановить в прежней славе и могуществе древнее польское государство. Его маршалы и генералы в глазах поляков были величайшими воинами всех времен и народов. С их помощью император французов хотел освободить поляков от тягчайшего рабства, когда-либо выпадавшего на долю народа. Он хотел вновь сделать их той гордой нацией, какой они были во времена последних польских королей. Кто знает поляков, тем известно, насколько для них жгучий вопрос гордости и чести быть независимым народом.

Поэтому радости и ликованиям не было конца, когда в январе 1807 года Наполеон со своей гвардией расположился на квартире в варшавском замке. Его офицеры и солдаты одерживали бурные победы над сердцами польских красавиц. И неужели он, их командир, их император, должен был быть исключен из участия в этих если не военных, то все же не менее славных триумфах! «Все эти польки – те же француженки», – писал он 2 декабря Жозефине уже из Позена. Какое же впечатление должен он был получить от настоящих полек в Варшаве? И однако ему пришлось пустить в ход весь талант завоевателя, чтобы выйти победителем из борьбы с гордым и чистым, но не враждебным сердцем юного, неиспорченного существа.

Это было на балу, устроенном городом Варшавой в честь французского императора, когда Наполеон в первый раз увидал графиню Валевскую. Ее нежная, белокурая красота юной восемнадцатилетней женщины [31] , почти ребенка, ее кроткие голубые глаза напомнили ему далекие дни Египта, его первую возлюбленную, тоже светловолосую, юную и свежую. Но эта здесь, в польской земле, была более благородный цветок, нежели Беллилот, дочь простой кухарки. Графиня происходила из старинного, но обедневшего рода Лещинских. Она вышла замуж за семидесятилетнего богатого графа Анастасия Колонна-Валевич-Валевского, известного всем своей строгой моралью и своей холодной, жесткой натурой. Мария Лещинская была его третьей женой и была почти на десять лет моложе самого младшего из его внуков. Она приехала с ним в Варшаву из своего поместья Валевич, где она вела почти затворнический образ жизни, для того, чтобы посмотреть на героя, в руки которого Польша намеревалась вверить свою судьбу.

Эта юная, миловидная графиня, едва, казалось, вышедшая из детского возраста, была полна неизъяснимой прелести. Ее улыбка была бесконечно привлекательна, взгляд ее фиалковых глаз был кроток и невинен, и все ее нежное, как весенний цветок, личико было обвеяно, как легким траурным флером, выражением грусти, что делало ее еще привлекательнее. Ее маленькую, но хорошо сложенную грациозную фигурку охватывало простое белое атласное платье, покрытое белым же тюлевым тюником, а на белокурых локонах не было другого украшения, кроме цветов. Среди всех блестящих, разряженных дам она казалась воплощением самой невинности и скромности.

И тем не менее Наполеон заметил скромную красоту Марии Валевской. Она показалась

ему живым воплощением грации и нежности. Все сильнее разгоралось в нем желание обладать этим нежным цветком. Что он мог натолкнуться на сопротивление, этого ему не приходило в голову. Никогда еще ни одна женщина не противилась его желаниям – желаниям императора! И он знал, что польские женщины особенно преклонялись перед ним и смотрели на него с благоговением, как на спасителя их отечества.

Когда Талейран произнес в бальной зале магическое слово «император», извещающее о прибытии Наполеона, то на лицах всех собравшихся здесь прекрасных полек отразилось величайшее напряжение. Двери распахнулись, и император французов предстал перед представителями и представительницами польской аристократии. Орлиным взором он быстро окинул все блестящее собрание, и затем начался обход.

Не одно женское сердце билось в этот момент сильнее от одушевления и восхищения перед человеком, во власти которого было и от воли которого зависело сделать счастливым польский народ. Тонко чувствующая графиня Анна Потоцкая, урожденная графиня Тышкевич, говоря о своих переживаниях, рассказывает нам то, что чувствовали вместе с ней многие из ее соотечественниц, когда они увидали в первый раз Наполеона. «Трудно объяснить, – говорит она, – насколько глубоко и неожиданно было впечатление при первом взгляде на него. Я лично испытала нечто вроде столбняка, какое-то немое замешательство, подобное тому, какое можно испытать при виде чуда. Мне казалось, точно его голова окружена сияющим ореолом. Единственная мысль, которая родилась в моем уме после того, как я пришла в себя от своего изумления, была та, что подобное существо не может быть смертным, что такой могучий ум, такой великий гений никогда не может перестать существовать. И в самой глубине моей души я наделила его двойным бессмертием». Когда после этого Наполеон заговорил с ней, она была так смущена, что не могла потом припомнить ни одного слова из его речи, обращенной к ней. Только его улыбку она не могла забыть, – «эту улыбку, свойственную только ему, когда он говорил с женщиной, улыбку, уничтожавшую всю строгость выражения его лица, которую ему придавал его пронзительный взгляд».

И то, что испытывала графиня Потоцкая, то испытывали сердца многих и многих польских дам. Многие из них, наверное, были готовы, подобно Моне-Ване, принести себя в жертву полководцу, который держал в своих руках судьбу их родины. Только здесь полководец не был врагом и возбуждал скорее восхищение, нежели страх.

Может быть, Наполеон, увидя юную графиню Валевскую, подумал, как Уриель Акоста, что «у женщины удивление и любовь одно и то же». Во всяком случае, он знал, что она была одной из самых ревностных и страстных патриоток, он знал, что она преклонялась перед его гением, его славой и его величием, и он знал также, что она была замужем за стариком. Он полагал, что она несчастлива в своем браке; выражение грусти на ее милом личике укрепляла его в этом мнении и усиливало его страсть.

На этом первом балу Наполеон мало говорил с Марией Валевской, хотя и танцевал с ней одну кадриль. По своему обыкновению он спросил ее имя, ее фамилию, кто ее муж и т. д., и, наконец, сделал ей замечание по поводу ее платья. Он нашел, что белый тюль не достаточно выгодно выделяется на белом атласе. Мария отвечала на все его вопросы с неподражаемой грацией и природной застенчивостью, что бесконечно восхищало императора. Ее раскрасневшееся личико и нежная головка, напоминающая воздушные создания Греза, совершенно очаровали его своей невинной красотой. Пока он говорил с министрами и сановниками о политике и делах, его мысли неотступно витали около нее. Он видел только ее, он слышал только ее кроткий, нежный голос, произносивший с милым чужестранным акцентом французские слова, и ее робкий мелодичный смех.

На следующее утро Наполеон находился в состоянии странного возбуждения. Его камердинеру стоило большого труда одеть его, потому что император не мог постоять или посидеть спокойно пяти минут. Он большими шагами расхаживал по комнате, подошел потом к столу с газетами, которые он начал перелистывать беспорядочно, читая то тут, то там и не понимая написанного. Наконец, он не мог больше выдержать неизвестности. После завтрака он возложил на преданного Дюрока поручение положить к ногам графини его чувства и его желания. «Я видел только вас, любовался лишь вами и жаждал только вас! – писал он ей. – Дайте мне скорее ответ, способный утишить сжигающее меня пламя. Наполеон».