Женщины вокруг Наполеона
Шрифт:
Никогда он не был с Марией-Луизой сердит, раздражителен или капризен. Никогда у него с ней не было сцен, как иногда с Жозефиной. Словом, он чувствовал себя как нельзя лучше в обществе своей молодой жены, и действительно казалось, что он «готов отдать вселенной мир, а Заире все свое время», как выразилась королева Катарина Вестфальская в письме к своему отцу королю вюртембергскому. Он гордился, что может показывать народу настоящую царскую дочь, и все были того мнения, что он очень счастлив. Герцог де-Кадор называл его лучшим в мире мужем, потому что невозможно было оказывать своей жене больше нежной внимательности, проявлять больше заботливости, чем то делал Наполеон по отношению к Марии-Луизе. Даже сам министр полиции Фуше отдает должное императору, что он был всегда необычайно
Насколько сам Наполеон ценил Марию-Луизу, видно из тех слов, которые он часто говорил окружающим: «Друзья мои, женитесь на немках, они кротки, добры, неиспорчены и свежи как розы». А Шапталю он сказал однажды: «Если бы Франция знала все добродетели этой женщины, то стояла бы на коленях перед ней».
Его счастье, однако, достигло своего апогея, когда по истечении трех месяцев Мария-Луиза почувствовала себя матерью. Наконец-то, наконец исполнилось заветное желание Наполеона иметь законных наследников, эта мечта, которую он лелеял целых четырнадцать лет! С этого момента он еще удвоил свою заботливость и предупредительность, свою любовь и нежность по отношению к молодой императрице. Меттерних пишет по этому поводу: «Наполеон находится в состоянии неописуемого ликования».
И действительно, он был бесконечно счастлив и всячески доказывал это Марии-Луизе. В некоторых отношениях, конечно, его заботливость об ее особе походила на ревнивый надзор; по крайней мере, так казалось ближайшим окружающим императора. Так, например, он не позволял, чтобы какой-либо мужчина входил в покои императрицы без его личного разрешения, и, кроме того, при этом должна была еще безотлучно присутствовать какая-либо из придворных дам. Во время уроков живописи, рисования или музыки, которые императрица брала у разных артистов, постоянно присутствовала одна из ее дам, и горе ей, если она позволяла себе хоть на минуту оставить императрицу с глазу на глаз с учителем! Ночью около комнаты Марии-Луизы всегда спала одна из придворных дам, и для того, чтобы попасть к императрице, нужно было пройти сначала через эту комнату.
Однако что другим казалось лишь проявлением ревности, было скорее умной предосторожностью. Мы уже знаем теорию Наполеона относительно супружеской неверности, резюмирующуюся в словах: «L\'adultére est une ffaire de canapé: ìi est tout commun!». Наполеон не хотел, чтобы на императрицу, на мать его детей могла пасть хотя бы тень подозрения. «Я уважаю и почитаю императрицу, – сказал он однажды одной из дам, когда она на минуту удалилась из салона, где старик Паер давал Марии-Луизе урок музыки, – но властительница большого государства должна быть свободна от подозрения». Из тех же самых соображений он писал ей в 1813 году из Ганау, когда узнал, что она приняла главного канцлера Камбасереса, лежа в постели: «Таково мое желание, чтобы вы ни при каких обстоятельствах и ни под каким предлогом не принимали кого бы то ни было, лежа в постели. Что-либо подобное может только быть позволено женщине, которая переступила тридцатилетний возраст».
Если бы этот строгий надзор был следствием ревности, то тут должна была бы быть наличность страстной любви. Наполеон же любил Марию-Луизу не той любовью, которая порождает ревность. Его чувство к ней было спокойная, буржуазная супружеская любовь, далеко не похожая на пламенную страсть молодого генерала к Жозефине или же на сентиментальную любовь императора к Марии Валевской. Вначале юная свежесть Марии-Луизы восхищала его чувственность, но позднее его привлекали и заставляли ценить ее другие ее качества, особенно ценные для такого человека, как Наполеон. Бережливость Марии-Луизы, ее любовь к порядку – добродетели, которых он не знал в Жозефине, – приводили его в восхищение. Ее туалетный бюджет составлял 500 000 франков в год, но она никогда не расходовала всей этой суммы. Однако чем меньше она требовала, тем больше давал ей Наполеон. Как часто он неожиданно дарил
Словом, Мария-Луиза была как раз такой женой, о какой всегда мечтал Наполеон. Ее кротость и простота с каждым днем делали ее все ценнее в его глазах. Она не обладала самостоятельным, сильным характером, ей всегда нужен был кто-нибудь, на кого бы она могла опереться, и сильная рука Наполеона была для нее как-раз надежной опорой. Его воля была для нее законом, как раньше в Вене воля ее отца, и при этом она даже и не замечала своего подчинения. И, однако, он тоже иногда подчинялся ее маленьким капризам, если капризами называть усвоенные привычки. Известно, что Наполеон отличался большой зябкостью и любил, чтобы даже и ночью в его спальне топился камин. Мария-Луиза, наоборот, была приучена спать в холодной, нетопленной комнате, и Наполеон мирился с холодом в ее спальне. Она, которая считала себя жертвой и обливала слезами свой венчальный венок, была теперь совершенно счастлива с этим человеком, бывшим заклятым врагом ее родины и семьи. И она уже несколько дней спустя после замужества писала своему отцу: «Он искренно любит меня, я ему тоже очень признательна и отвечаю сердечно на его любовь; я нахожу, что он выигрывает при ближайшем знакомстве, в нем есть что-то притягательное, он полон предупредительности, против которой невозможно устоять. Я убеждена, что буду очень довольна своей жизнью с ним».
Действительно, она была очень «довольна» своей жизнью с Наполеоном. Она нашла его совсем не таким, каким он представлялся ей в воображении. С ней он не был ни груб, ни жесток, ни гневен, ни деспотичен, наоборот, всегда был предупредителен, любезен и нежен, – словом, в своей семейной жизни он был совсем другим человеком, чем в официальной. Мария-Луиза не могла достаточно нахвалиться своим семейным счастьем перед родными, перед Меттернихом и Шварценбергом, и для нее тоже это счастье достигло своей вершины с приближением часа, когда она должна была стать матерью.
II
Вечером 19 марта 1811 года, после небольшой прогулки вместе с императором по террасе Тюильри, императрица почувствовала первые признаки приближающихся родов. В ее покоях на этот вечер назначен был прием и спектакль в честь пребывавшего в Париж с 16 числа великого герцога Вюрцбургского, дяди Марии-Луизы. Уже появились первые гости, дамы и мужчины в придворных туалетах. Прием пришлось отменить, потому что Мария-Луиза слегла в постель. Весь двор, однако, остался в сборе в апартаментах первого этажа.
Всю ночь напролет продолжались родовые муки императрицы. Вскоре население Парижа тоже узнало о приближающемся событии. Во всех церквях молились за благополучное разрешение императрицы. Наполеон сам отдал приказ епископам, чтобы они велели священникам в молитве, произносящейся в подобном случае о царственной роженице, заменить слова «pro laborantibus in partu» на «pro regina praegnante».
Близ утра галереи и пристройки дворца наполнились огромной, испуганно молчаливой и ожидающей толпой. Всем хотелось узнать из первоисточника о событии, которое должно было потрясти мир. Известно было, что 191 пушечный выстрел возвестит о рождении принца, а 21 – о рождении принцессы. И каждый из толпы внимательно и трепетно прислушивался; каждому хотелось первому услышать радостный сигнал. Но ничего не было слышно. Протекали часы за часами, а уже у многих зароились в голове опасливые мысли и предположения.
А в замке молодая императрица лежала в муках на своей постели. Под утро боли прекратились, и Мария-Луиза немного задремала. Доктора полагали, что роды кончатся еще не скоро. Поэтому император отослал домой часть придворных, и только почетная дама г-жа де-Монтебелло, придворные дамы Люсе, Дюран, Баллан, две камеристки, няня Блез и доктор Дюбуа остались в комнате императрицы. Сам Наполеон, который всю ночь напролет не отходил от постели жены, утешал ее и нежными словами, старался успокоить ее, чувствовал теперь себя в высшей степени разбитым. Когда он увидел, что Мария-Луиза уснула, он пошел взять ванну, чтобы освежиться.