Женщины вокруг Наполеона
Шрифт:
Однако в восемь часов утра акушер Дюбуа велел доложить о себе императору, который сидел еще в ванне. Доктор имел очень озабоченный вид и не знал, на что решиться, так как ребенка можно было извлечь только щипцами. При этом даже было сомнительно, можно ли спасти обоих, и мать, и ребенка. Но Наполеон раздумывал недолго: чувства супруга одержали в нем верх над чувствами императора. «Прежде всего позаботьтесь о спасении матери, – сказал он. – Поступайте так, как будто вы имеете дело с обыкновенной женщиной». После этого он наскоро вытерся, оделся и поспешил к Марии-Луизе.
Как только он пришел, Дюбуа тотчас же приступил к операции, в то время как доктора Корвизар, Иван и Бурдье держали императрицу. Когда эта последняя увидала щипцы, она дико закричала и воскликнула: «Неужели
Наконец, почти через полчаса, в двадцать минут десятого утра, императрица разрешилась. Наполеон поспешил к ней и покрыл самыми нежными поцелуями ее побледневшие и запекшиеся от страдания губы. И только когда он окончательно успокоился насчет ее самочувствия, он обратился к ребенку, причинившему своей матери столько мук. Это был мальчик! Но счастье, которое Наполеон почти уже держал в руках, казалось, в последний момент готово было выскользнуть от него. Маленькое существо лежало бездыханное прямо на полу, на ковре. Наполеон думал, что ребенок мертв, и, не сказав ни слова, снова обратился к императрице.
Тем временем его лейб-медик доктор Корвизар хлопотал около новорожденного. После минутного похлопывания и растирания теплым сукном и после того, как ему влили в рот несколько капель водки, маленькое существо очнулось к жизни и подало свой сильный голосок.
Первый крик сына вырвал Наполеона из объятий Марии-Луизы. Он взял его и поцеловал. Слезы радости текли по его щекам, когда он держал в своих руках этот драгоценнейший, но – увы! – последний дар богини счастья! Затем он удалился из комнаты императрицы на несколько минут, чтобы окончить свой сделанный так поспешно в ванной комнате туалет. Когда он вернулся назад, он сиял гордостью и счастьем. Тем, кто стоял вблизи него, он сказал с плохо скрываемым горделивым чувством: «Надеюсь, господа, что наш новорожденный – весьма славный мальчуган. Хоть он и заставил немножко дожидаться себя, но в конце концов он таки появился! Но, – прибавил он мысленно, думая об императрице, – сколько страданий вынесла бедная женщина! Нет, этой ценой я не желаю иметь еще детей!».
А внизу, перед дворцом ликовала толпа, которая в боязливом ожидании считала пушечные выстрелы. До двадцать первого выстрела царила мертвая тишина. Все выжидательно затаили дыхание, и только было слышно отсчитывание вслух некоторых из толпы. Но уже на двадцать втором выстреле разразилась нескончаемая буря приветственных кликов, тысячеголосое «Vive l\'empereur!», «Vive le roi de Rome!», разносимое все дальше и дальше по улицам Парижа. Франция имела, наконец, наследника престола!
Наверху, во дворце, в спальне императрицы, позади гардин у окна стоял Наполеон и смотрел вниз на счастливый, ликующий народ. Он не сдерживал больше своих слез; крупными каплями они струились по его щекам. Его счастье было полным. В течение целого дня его глаза были влажны, но это были последние слезы радости, которые ему суждено было пролить.
Наконец-то родился этот так давно желанный наследник, его законный сын! Уже в колыбели рядом с именами Наполеон-Франц-Карл-Жозеф он получил весьма звучный титул «Римский король». Кто мог бы предположить тогда, что этот царский сын, этот прирожденный король, предназначенный царствовать над двумя государствами, двадцать один год спустя, как простой герцог Рейхштадтский, закончит без славы и могущества свою
Но эти горестные дни были еще далеко. А пока Наполеон ни на минуту не сомневался в своем счастье, которое все бросило к его ногам. Будущее принадлежало ему! Если бы Виктор Гюго мог тогда сказать ему:
«L\'avenir, l\'avenir! mystère!
Toutes les choses de laterre,
Gloire, fortune militaire,
Couronne иclatante des rois,
Victoires aux aìles embrassèes,
Ambitions reálisées
Ne sont jamais sur nos posées
Que comme l\'oiseau sur nos toits [44] »,
то Наполеон, конечно, не смог бы понять этих слов!
Празднество за празднеством следовало по поводу счастливого события. Никогда Париж времен прежних французских королей не видел такой роскоши и великолепия при подобных обстоятельствах. Наполеон в своей горделивой радости буквально сгорал от нетерпения как можно скорее показать своему народу ту женщину, которая подарила ему наследника. Не успела она немного оправиться, как он предпринял с ней путешествие в Нормандию, в буквальном смысле слова превратившееся в триумфальное шествие для Марии-Луизы и для него самого. Только после этого путешествия 9 июня состоялось в соборе парижской Богоматери крещение наследника французского трона. Когда хор запел «Veni Creator», Наполеон взял сына на руки и, сияя от счастья, показал его присутствующим. Тогда со всех сторон, как неистовая буря, разразились приветственные клики. Присутствующие забыли, что они находятся в священном месте, и древние стены храма Notre Dame дрогнули от единодушного тысячеголосого «Vive l\'empereur!».
Лично для Марии-Луизы с рождением ребенка наступило время некоторого отчуждения от Наполеона. С этого момента настал конец постоянной тесной интимности обоих супругов. Император снова вернулся к своим привычкам; за стол вместе с императрицей он садился только вечером за обедом и с удвоенной энергией вновь отдался своим делам и работам. И даже его свободные моменты не принадлежали больше одной Марии-Луизе: ей пришлось теперь делить их со своим сыном, которого Наполеон прямо боготворил.
Маленький римский король рос красивым, здоровым ребенком, похожим, однако, больше на мать, чем на отца. С этим мальчиком Наполеон сам мог превращаться в ребенка, и величайшим удовольствием для него было играть с ним. Когда его сын был с ним, он забывал все и вся вокруг себя, – свое достоинство, свое могущество, свои дела. Тогда он был только отцом, а маленький король его сыном. Как бы он ни был занят, если Мария-Луиза с ребенком на руках входила в его рабочий кабинет, он откладывал в сторону все свои дела или же продолжал работать с любимым малюткой на коленях. Малышу приходилось мириться со всевозможными нежностями со стороны своего отца. Наполеон неистово хватал его на руки, подбрасывал его в воздух и снова ловил, так что малютка захлебывался от удовольствия или же принимался плакать, смотря по настроению, а Мария-Луиза стояла при этом, боязливо следя за всеми этими проделками своего мужа и удивлялась, как он не боится так обращаться с таким маленьким, хрупким существом. Однажды Наполеон встал вместе с сыном перед зеркалом и стал корчить гримасы, чтобы развеселить его. Но страшные рожи совсем не понравились малютке, и он начал плакать. Тогда Наполеон полушутливо, полусерьезно обратился к нему и сказал: «Как, ваше величество, вы плачете? Фуй, король – и плакать, это так некрасиво!». И он стал придумывать новые забавы.
Позднее, когда маленький Наполеон немножко подрос, он уже больше не плакал, а визжал от радости, если император за завтраком, к которому ежедневно его должна была приносить гувернантка мадам де-Монтескью, вымазывал ему все лицо соусом от жаркого или проделывал с ним разные другие глупости. То он надевал на малыша свою шляпу, то опоясывал его своей саблей, то становился перед ним на ковре на четвереньки и изображал из себя для него лошадку, возя его по всей комнате. Меневаль говорит, что терпение Наполеона с этим ребенком было неистощимо.