Жены и дочери
Шрифт:
— Как она была бы довольна! — но Молли думала о бедной молодой вдове, лежащей наверху. В первый момент она подумала, что «она» это Эми. Некоторое время спустя — но казалось, прошло довольно много времени — она услышала быстрые шаги, сообщившие о приезде ее отца. Он вошел в комнату, освещенную только неярким, мерцающим светом камина.
[1] Memoires de Sully — Мемуары Сюлли (с фр.). Максимильен де Бетюн, герцог де Сюлли (1559–1641), французский государственный деятель и министр Генриха IV. Его «Мемуары» (1638) часто переиздавались.
[2] Во французских домах обычно закрывают ставни, а не опускают занавеси, для Эми знаком траура стала бы черная драпировка вокруг двери.
[3] Это говорит о том, что Эми была привычна к домашней работе.
Глава LIV
Молли
Мистер Гибсон вошел, потирая руки после поездки по морозу. Судя по выражению глаз отца, Молли поняла, что он знает о настоящем положении дел в поместье. Но он просто подошел поприветствовать сквайра и ждал, что ему расскажут. Сквайр теребил уголок письменного стола и, прежде чем ответить, зажег свечу, затем, жестом показав своему другу, следовать за ним, он бесшумно подошел к софе и указал ему на спящего ребенка, с превеликой осторожностью стараясь не разбудить того ни светом, ни звуком.
— Что ж! Это прекрасный молодой джентльмен, — произнес мистер Гибсон, вернувшись к камину гораздо раньше, чем ожидал сквайр. — И, как я понимаю, у вас здесь его мать. Миссис Осборн Хэмли, как мы должны называть ее, бедняжку! Для нее это печальный приезд, насколько я знаю, она ничего не знала о его смерти, — он говорил, ни к кому не обращаясь, поэтому и Молли, и сквайр могли ответить так, как пожелают. Сквайр сказал:
— Да! Она испытала ужасное потрясение. Она наверху в самой лучшей спальне. Мне бы хотелось, чтобы вы осмотрели ее, Гибсон, если она позволит вам. Мы должны выполнить свой долг перед ней, ради моего бедного сына. Как бы мне хотелось, чтобы он смог увидеть, как его мальчик лежит здесь. Полагаю, ему было мучительно держать все в себе. Хотя, он мог бы знать меня. Он мог бы знать, что я больше лаю, чем кусаю. Теперь все кончено, и Бог простит меня, если я был слишком резок. Теперь я наказан.
Молли не терпелось вернуться к матери мальчика.
— Папа, мне кажется, она очень больна, возможно, ей хуже, чем мы думаем. Ты не осмотришь ее прямо сейчас?
Мистер Гибсон последовал за ней наверх, сквайр пошел с ними, думая, что сейчас исполнит свой долг, и даже чувствуя какое-то самодовольство за то, что преодолел свое желание остаться с ребенком. Они вошли в комнату, где лежала молодая женщина. Она оставалась совершенно неподвижной в том же положении, как ее уложили. Ее глаза были открыты, и в них не было слез, взгляд был устремлен на стену. Мистер Гибсон заговорил с ней, но она не ответила. Он поднял ее руку, чтобы прослушать пульс, она даже не заметила этого.
— Принеси-ка немного вина и распорядись приготовить мясной бульон, — сказал мистер Гибсон Молли.
Но когда он попытался влить вино в рот больной, то оно пролилось на подушку, так как она не сделала попытки проглотить его. Мистер Гибсон внезапно вышел из комнаты; Молли растирала маленькую неподвижную руку, сквайр стоял рядом в безмолвном смятении, тронутый вопреки собственным убеждениям безысходным страданием такой юной девушки, которая, должно быть, так сильно любила.
Возвращаясь, мистер Гибсон шагал через две ступени; на руках он нес почти проснувшегося ребенка. Без колебаний он окончательно разбудил его и не огорчился, когда тот захныкал. Его взгляд был прикован к женщине на кровати, которая вся задрожала при этих звуках. И когда ребенка положили ей за спину, и он начал нежно протискиваться еще ближе, Эми повернулась и взяла его на руки, баюкала и успокаивала его с привычной мягкостью материнской любви.
И прежде чем она лишилась этого слабого сознания, в котором она действовала скорее по привычке или инстинктивно, нежели обдуманно, мистер Гибсон заговорил с ней по-французски. Одно детское слово «maman» подсказало ему ключ к разгадке. Именно этот язык был самым понятным для ее притупленного разума, и так уж сложилось — только мистер Гибсон не подумал об этом — именно на этом языке ей приказывали, и она научилась подчиняться.
Поначалу речь мистера Гибсона была немного сбивчивой, но постепенно он стал говорить с прежней беглостью. Он добился от нее кратких ответов, затем подлиннее, время от времени потчуя ее каплей вина, пока бульон не окажется под рукой. Молли была поражена тихим отцовским тоном, полным утешения и сочувствия, хотя она не могла уследить за достаточно быстрой речью и понять значение произносимых фраз.
Вскоре, тем не менее, когда ее отец сделал
— А теперь, Молли, посмотри, насколько меньше неприятностей получил бы дорогой сквайр, если бы слушался приказов. Он только добавляет беспокойства, потакая себе. Тем не менее, единственное извинение всему — чрезмерное горе. В последующие дни у тебя будет достаточно дел, чтобы применить все свои силы, а теперь ты должна пойти лечь спать. Мне бы только хотелось так же ясно видеть свой путь, как я вижу твои ближайшие обязанности. Хотелось бы мне, чтобы я никогда не позволял Роджеру уезжать, он тоже этого пожелает, бедняга! Я не рассказывал тебе, что Синтия собирается в спешке уехать к своему дяде Киркпатрику? Подозреваю, визит к нему станет заменой поездки в Россию в качестве гувернантки.
— Я уверена, что она вполне серьезно этого желает.
— Да, да! Временами. Я не сомневаюсь, что она была искренна в своем намерении уехать. Но самым большим ее желанием было избавиться от неприятностей настоящего времени и этого места. А дядя Киркпатрик подойдет для этого лучше, чем место гувернантки в ледовом дворце в Нижнем Новгороде.
Он придал мыслям Молли новый поворот, чего и добивался. Она не могла не вспомнить мистера Хендерсона, его предложение и все последующие намеки. И размышляла, и желала — чего она желала? Или она спала? Прежде чем она вполне выяснила этот вопрос, она уже действительно спала.
После этого долгие дни проходили в монотонной круговерти забот. Никто, казалось, не думал о том, чтобы Молли уехала из поместья во время скорбной болезни, что приключилась с миссис Осборн Хэмли. Не то, чтобы отец не позволял ей принимать активное участие в уходе за больной. Сквайр предоставил им carte-blanche и нанял двух умелых сиделок из госпиталя, чтобы присматривать за находившейся без сознания Эми. Но Молли нужна была для того, чтобы получать более точные указания относительно ее лечения и диеты. Не то, чтобы ей не хотелось заботиться о маленьком мальчике; сквайр был слишком ревнив к детской любви, и одну из служанок наняли, чтобы заботиться о нем. Но сквайру требовался кто-то, кто мог выслушать его, когда неистовое горе по умершему сыну прорывалось наружу, и когда он обнаруживал какие-нибудь замечательные черты в ребенке своего сына. И к тому же, когда он был подавлен неопределенностью длительной болезни Эми. Молли была не такой хорошей и не такой очаровательной слушательницей обычных разговоров, как Синтия, но там, где ее сердце было затронуто, ее сочувствие было глубоким и неисчерпаемым. В этом случае она единственно желала, чтобы сквайр мог действительно почувствовать, что Эми вовсе не помеха, какой он ее явно считал. Не то, чтобы он не признал этот факт, если бы его изложили ему простыми словами. Он боролся против смутного сознания, укоренившегося в его душе. Он постоянно говорил о терпении, когда единственный из всех он был нетерпелив. Он часто говорил, что когда ей станет лучше, ей не должно позволять покидать Хэмли Холл, пока она совершенно не окрепнет, когда никто, кроме него, даже не рассматривал отдаленную возможность, чтобы она оставила ребенка. Молли дважды спрашивала своего отца, может ли она поговорить со сквайром и показать, как будет трудно отослать ее — как невероятно то, что она согласится покинуть своего мальчика и тому подобное. Мистер Гибсон только ответил: