Жены и дочери
Шрифт:
«Твой бывший поклонник Роджер Хэмли вернулся домой в большой спешке, вследствие неожиданной кончины бедного Осборна. Он, должно быть, сильно удивился, обнаружив, что в поместье поселились его вдова и маленький сын. Он приехал сюда с визитом на днях и вел себя довольно мило, хотя его манеры не улучшены обществом, в котором он вращался в путешествии. Все же я предсказываю, что его будут считать светским «львом», и возможно, очень грубым, что противоречит моему чувству утонченности, могут даже восхищаться ученым путешественником, которые побывал в безлюдных местах и ел более странную пищу, чем любой другой англичанин. Полагаю, он утратил все шансы наследовать поместье,
– Вот! — сказала она себе, складывая письмо и подписывая адрес, — это не побеспокоит ее и не причинит неудобств. К тому же все это правда, или близко к ней. Конечно, ему захочется ее увидеть, когда он вернется, но к этому времени, я надеюсь, мистер Хендерсон снова сделает ей предложение, и дело будет решено.
Но Синтия вернулась в Холлингфорд утром во вторник, и в ответ на беспокойные расспросы матери по этому поводу, только сказала, что мистер Хендерсон не делал снова предложения. Почему он должен был это делать? Однажды она отказала ему, и он не знал причин ее отказа, по крайней мере, одну из причин. Она не знала, следует ли ей принять его предложение, если бы на свете не было такого человека, как Роджер Хэмли. Нет! Дядя и тетя Кирпатрик ничего не знали о предложении Роджера, как и ее кузины. Она всегда заявляла о своем желании сохранить помолвку в секрете, и никому не упоминала о ней, как бы ни поступали другие.
За этим легким и беззаботным тоном скрывались другие чувства, но миссис Гибсон была не из тех, кто видит, скрытое под поверхностью. Она страстно желала, чтобы мистер Хендерсон женился на Синтии еще со времени зарождения их знакомства. И зная, во-первых, что тоже самое желание пришло ему на ум, и что привязанность Роджера к Синтии с ее последствиями, является помехой; и во-вторых, что самой Синтии, не смотря на все возможности родства, которые у нее недавно появились, не удалось вызвать повторного предложения руки и сердца, — всего этого, как выразилась миссис Гибсон, было «достаточно, чтобы вывести из себя святого». Весь остаток дня она отзывалась о Синтии как о разочаровавшей ее неблагодарной дочери. Молли не могла понять, почему, и обижалась за Синтию, пока последняя не сказала с горечью:
– Не беспокойся, Молли. Мама только рассержена из-за того, что мистер… потому что я не вернулась помолвленной.
– Да! И я уверена, ты могла бы довести дело до помолвки, — вот неблагодарность! Я не настолько несправедлива, чтобы желать от тебя поступков, которые ты не сможешь совершить! — проворчала миссис Гибсон.
– Но где неблагодарность, мама? Я очень устала, и, возможно, поэтому я такая глупая. Но я не вижу неблагодарности, — Синтия говорила очень устало, откинув голову на диванные подушки, словно ее не заботил ответ.
– Разве ты не видишь, что мы делаем все, что можем для тебя: хорошо тебя одеваем, посылаем тебя в Лондон, и когда ты могла бы освободить нас от расходов на все это, ты этого не делаешь.
– Нет! Синтия, я буду говорить, — возразила Молли, вся пунцовая от возмущения, отталкивая удерживавшую ее руку сестры. — Я уверена, что папа не возражает против расходов, которые он взял на себя, чтобы обеспечить своих дочерей. И мне довольно хорошо известно, что ему бы не хотелось, чтобы мы выходили замуж, пока… — она запнулась и замолчала.
– Пока что? — спросила миссис Гибсон полунасмешливо.
– Пока мы не полюбим кого-нибудь очень сильно, — закончила Молли тихим, но твердым голосом.
–
– О, дорогая! — произнесла Молли, садясь на стул со вздохом облегчения, как только миссис Гибсон вышла из комнаты. — Какой раздражительной я становлюсь с тех пор, как заболела! Но мне невыносимо слышать, как она говорит, будто папа жалеет денег для тебя.
– Уверена, он так не делает, Молли. Тебе не нужно защищать его. Но мне жаль, что мама по-прежнему смотрит на меня как на «обузу», как называют нас, несчастных детей, рекламные объявления в «Таймз». Но я была для нее обузой всю свою жизнь. Я слишком впадаю в отчаяние, Молли. Я попытаю удачи в России. Я узнала о месте английской гувернантки в Москве, в семье, которая владеет целой провинцией и почти сотней крепостных. Я откладывала написание письма до возвращения домой. Там я не буду мешать, словно я вышла замуж. О, дорогая! Путешествовать всю ночь — не очень полезно для душевного настроения. Как мистер Престон?
– О, он принял Камнор Грейндж, в трех милях отсюда, и теперь никогда не приезжает на чаепития в Холлингфорд. Я видела его однажды на улице, но это вопрос, кто из нас упрямо пытался уйти с дороги другого.
– Ты еще ничего не сказала о Роджере.
– Да, я не знала, хочешь ли ты знать о нем. Он очень повзрослел, он теперь — сильный, взрослый мужчина. И папа говорит, он намного серьезнее. Задавай мне вопросы, если тебе хочется знать, но я только однажды виделась с ним.
– Я надеялась, что к этому времени он покинет поместье. Мама говорила, он снова собирается в путешествие.
– Не могу сказать, — ответила Молли. — Я полагаю, ты знаешь, — продолжила она, но немного замешкалась, прежде чем сказала: — что он желает увидеть тебя?
– Нет! Я не знала. Мне бы хотелось, чтобы он довольствовался моим письмом. Насколько можно, все было определено. Если я говорю, что не увижусь с ним, интересно, моя или его воля окажется самой сильной?
– Его, — ответила Молли. — Но ты должна увидеться с ним. Ты обязана ему. Он никогда не успокоиться без этого.
– Полагаю, он опять станет уговаривать меня возобновить помолвку? Я бы снова разорвала ее.
– Думаю, тебя нельзя «уговорить», если ты настроена против. Но, возможно, на самом деле все не так, Синтия? — спросила девушка с тоскливым беспокойством, что отразилось у нее на лице.
– Все вполне решено. Я собираюсь учить маленьких русских девочек, и я ни за кого не выйду замуж.
– Ты говоришь несерьезно, Синтия. И все-таки это очень серьезные вещи.
Но Синтия впала в одно из своих диких настроений, когда на нее не действовали никакие разумные доводы.
[1] На готтентотском языке говорили жители Намибии, которые некогда населяли область Мыса Доброй Надежды, для него характерны щелкающие согласные. Он служит признаком бездумного расизма того периода, что даже Гаскелл повторяет избитые шутки негров, которых считали глупыми и похожими между собой. Цезарь и Помпей ироничные типы имен, употребляемые по отношению к рабам.