Жеребята
Шрифт:
– Так вот, про книги, - заговорил, перебивая его, странник-белогорец.
– Нэшиа изъял их из школьных библиотек, но в Иокамме они вполне могут быть. Посмотри! Покажешь мне, если найдешь - мне было бы любопытно.
Ночная дорога внезапно огласилась шумом - приближалась какая-то шумная толпа. Иэ поспешно отобрал поводья у Миоци и свернул на обочину. Лошади испуганно захрапели.
Мимо них двигалась длинная процессия приплясывающих, крутящихся волчком, скачущих на одной ноге людей в рубищах, с трещотками в руках. Их глаза светились нездоровым огнем, спутанные
– О, восстань!- вопили они нестройно.
– О, восстань! К Тебе подняты очи странников! В Тебе - радость одиноких!
– Это "Будящие Уснувшего",- сказал Иэ.- Они пьют особый отвар - Игэа знает, какой - чтобы целыми ночами странствовать и достучаться наконец... Бедные. Многие из них умирают в пути. Это называется - "прыгнуть в ладью"
– Что они сделали с белогорским гимном!- возмущенно прошептал Миоци.
...Уже давно стихли вдалеке трещотки, а белогорцы- старый и молодой - пели, продолжая свой путь в город.
О, восстань!
Утешь ожидающих Тебя,
обрадуй устремляющих к Тебе взор.
– О, восстань!
Тебя ждут реки и пастбища,
к Тебе взывают нивы и склоны холмов,
– О, восстань!
к Тебе подняты очи странников,
в Тебе - радость оставленных всеми,
– О, восстань!
чужеземец и сирота не забыты Тобой,
чающие утешения - не оставлены.
– О, восстань!
В видении Твоем забывает себя сердце -
– О, восстань!
Огаэ старший
Когда они миновали ночную стражу у западных ворот Тэ-ана, Миоци предложил Иэ погостить у него. Тот неожиданно охотно согласился. Обычно странник-эзэт проводил ночи в доме какого-то гончара, или кузнеца из южных предместий города, или у каких-то других людей, а иной раз и вовсе уходил в поля за городские стены, чтобы проводить ночи в молитве,или навещать своих давних знакомых, таких, как Игэа.
Жилистый, широкоплечий, рослый - старик был лишь не намного ниже Миоци. Только его седые, словно запорошенные золой волосы и борода напоминали о том, что между ним и его бывшим воспитанником лежит разница в четверть века. Иэ всегда был для Аиреи Ллоутиэ загадкой, таким он остался и для ли-шо-Миоци.
...У наружной стены дома ли-шо-шутиика над входными дверями горели смоляные факелы, прикрепленные к стальным кольцам. В окне мерцала свеча - Тэлиай дожидалась господина. Пожилая рабыня, услышав звук подъезжающей повозки и голоса снаружи, подбежала к дверям и поспешно загремела засовами.
– Мкэ
– воскликнула он, кланяясь им. Миоци улыбнулся старушке.
– Мкэ ли-шо-Миоци, прикажете накрывать ужин?
– Нет, Тэлиай - мы не будем ужинать.
– Мкэ Иэ, - воскликнула Тэлиай, обращаясь к эзэту.- Мкэ ли-шо-Миоци почти ничего не ест. Как так можно! Одни вареные зерна, да сырые овощи, да водой запьет! Даже ли-шо-Кээо, хоть он тоже из Белых гор, ел и мясо, и сыр, и вино пил... Зачем же я здесь живу, когда для хозяина ничего не нужно готовить из еды! Пусть мкэ продаст меня в храм Уурта - там уж что-что, а поесть умеют!
– Не горюй, Тэлиай, - неожиданно для Миоци весело сказал Иэ.
– Накрой ужин для меня. Ли-шо-Миоци готовится к завтрашнему служению и не может вкушать хлеба после захода солнца.
– Зачем же хлеб! Пусть и не ест хлеб, раз мкэ не позволяют его белогорские законы. У меня столько всего наготовлено! Даже ли-шо-Оэо - а он тоже из Белых гор - не придерживается так строго правил, а уж он-то самый уважаемый ли-шо-шутиик храма Шу-эна и один из главных в Иокамме, - горестно продолжала восклицать Тэлиай, поливая им на ноги воду.
– Помяните мои слова - мкэ ли-шо-шутиик уморит себя голодом.
– А где Огаэ, Тэлиай?
– спросил Миоци, беря из ее рук полотенце.
– Ох, мкэ ли-шо-Миоци! Вас не было вчера весь день, а я и не знала, как мне быть! Не гневайтесь на меня. Ведь к мальчику приехал его отец!
– Тэлиай поспешно зажигала светильники в гостиной.
– Мне не хватило духу его выгнать. Да простит меня мкэ! Я позволила ему остаться. А уж одежда у него была такая, что страшно в руки взять! Я ее в печь, а ему новую дала, да ему велела как следует вымыться с золой и с губкой, и оставила ночевать. Огаэ с ним все время и все про мкэ Миоци ему рассказывает.
– Отец Огаэ здесь?
– воскликнул Миоци.
– Позови его сюда, Тэлиай, если он еще не спит. Пусть поужинает с нами.
...Когда на пороге гостиной появился невысокий, ссутулившийся человек, с дочерна загорелым лицом и узловатыми натруженными руками, какие бывают у поденщиков и батраков, Миоци встал навстречу ему.
– Я рад видеть гостя и еще более рад видеть отца моего ученика.
– Да воссияет свет Неба в глазах ли-шо-шутиика!
– произнес старик, падая на колени перед Миоци. Тот поспешно его поднял и усадил на подушки у стола.
– Как ваше имя, отче?
– спросил Миоци.
– Огаэ Ллоиэ, мкэ ли-шо-шутиик, - озираясь по сторонам, неловко поклонился он.
Тэлиай принесла блюда, от которых исходил восхитительный аромат восемнадцати трав, делающих ее баранину несравненной. Иэ наполнил чашу вином и подал ее Огаэ-старшему.
– Не смущайтесь, добрый человек, - сказал он.
– Мы - белогорцы, и уважаем и ваши седины, и ваш дальний путь.
Огаэ-старший отхлебнул вина, обмакнул лепешку в подливу у самого края блюда, и, надкусив, положил ее подле себя. Склонив голову, он некоторое время шевелил губами и морщил лоб, словно собираясь с мыслями.