Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен
Шрифт:
Директор.Да, да. Подчеркните слово «богами»… В этой сцене не должно чувствоваться плотское безумие… не надо ни малейшей истерии… вам незачем быть актрисой, которая подлаживается под вкусы толпы… ваш талант выше этого… играйте жертву рока, женщину, не выдержавшую тяжести мщения богов… Такова традиция, великая традиция Французского театра.
Актриса.
О боги!.. Послана богами мне любовь, Мой одурманен мозг, воспламенилась кровь… Но тщетно к ним в мольбе я простираю руки, Взирают с радостью они на эти муки. Чтоб не встречать тебя, был способ лишь один, — И я тебя тогда изгнала из Афин.Тут Фостен прервала свою тираду и, с той же интонацией, с тем же пафосом, обратилась к Ипполиту:
—
Режиссер.«Росла моя любовь» — более мягким голосом, а?
Актриса.
К тебе еще сильней Влекли меня твои безвинные мученья; Меня сушила страсть, томили сновиденья. Взгляни, и ты поймешь, что мой правдив рассказ. Но нет, ты на меня поднять не хочешь глаз. Кто б из живых существ мой жребий счел завидным? Не думай, что с моим признанием постыдным Я шла сюда к тебе. О нет, просить я шла За сына, чтоб ему не причинял…Директор.Расчлените, дорогая, это «чтоб ему» так же, как «я шла сюда к тебе» в предыдущей фразе. А то вы съедаете эти три слога, и получается не очень хорошо… тут есть что-то простонародное.
Актриса.
…просить я шла За сына, чтоб ему не причинял ты зла. А говорю с тобой лишь о тебе. О горе! Тобой я вся полна, и с сердцем ум в раздоре. Что ж, покарай меня за мой преступный пыл. Немало твой отец чудовищ истребил; И ты с лица земли, сурово и жестоко, Сотри чудовище, исчадие порока, Тезееву вдову, томимую — о стыд! — Любовью к пасынку!Директор.Да, здесь непременно надо дать почувствовать дочь Пасифаи. [128]
Актриса.
Пускай твой меч пронзит Ей сердце грешное, что жаждет искупленья И рвется из груди к мечу, орудью мщенья. Рази!..Режиссер.Первая развязка… А отсюда и до конца сцены — rinforzando. [129]
Актриса.
128
…надо дать почувствовать дочь Пасифаи. —По античному мифу, Федра была дочерью критского царя Миноса и его жены Пасифаи; одержимая эротическим безумием, Пасифая воспылала страстью к быку и родила от него чудовище Минотавра.
129
rinforzando— Все усиливая (итал.).
И Фостен, резко оборвав, язвительно бросила Ипполиту:
— Однако не могу же я лезть за мечом под вашу тунику… Этот жест для меня крайне затруднителен… Своей позой вы должны дать мне возможность для такого движения, которое бы не было ни шаблонным, ни вульгарным.
XI
Глубокое проникновение в роль Федры, одержимость этой трагедией, усилие, которое делала над собой актриса, чтобы воспламениться великой страстью исступленной легендарной царицы, — все это зажгло в теле Фостен (явление, чаще встречающееся в театре, нежели принято думать) то же пожирающее пламя, которое сжигало жену Тезея.
Она сама удивлялась теперь той полноте чувств, тем вибрациям, той волнующей радости, какую вызывали
И вот теперь, перед спектаклем, Фостен была в таком состоянии, в каком бывает женщина, когда, после чтения эротического романа, она лежит на скамейке в аллее парка, среди воркующих голубей и истомленных зноем растений, вдыхает горячий предгрозовой ветер и тихо зовет в своих мечтах дерзкого прохожего.
XII
Это своеобразное физическое возбуждение в известной мере разжигалось самим направлением мечтаний Жюльетты, мысленными возвратами к прошлому, сообщничеством ее мозга. Актрису не покидала мысль, что если все ее существо не будет взволновано случайной страстью, бурным порывом, мимолетным и жгучим увлечением, каким-нибудь внезапным переворотом в повседневной рутине ее женского существования, то она не найдет в себе той нежности, той пылкости, того огня — словом, тех драматических средств, каких требовала пламенная роль Расина. Более того, она начала спрашивать себя, уж не притупила ли эта спокойная, безмятежная, безбурная жизнь, в сущности говоря, жизнь замужней женщины, — не притупила ли эта жизнь ее способностей, не ослабила ли напряженности ее игры, не ограничила ли смелости ее дерзаний; ей начало казаться, что в последних своих ролях она не проявила всей той мощи, всего мастерства, всего своеобразия, каких зритель вправе был от нее ожидать. Она переносилась мыслью к началу своей театральной карьеры, к годам нужды и быстро проходивших увлечений, к беспокойной, кипучей жизни, до краев полной любовных тревог и сердечных драм, и припоминала, что именно к этим трудным, лихорадочным годам относились самые блестящие ее успехи, самые яркие триумфы, роли, созданием которых она могла более всего гордиться. И одновременно с этими неотвязными мыслями ей, помимо воли, приходили на ум всевозможные циничные теории ее сестры — о так называемой «гигиене» одаренной женщины, о мужском начале, заложенном в натуре артистки, будь то певица или драматическая актриса, об «испорченности» сильного пола, которою природа наделила такого рода женщин, и, наконец, о потребности в распутстве, составляющей в какой-то мере часть их гения.
Бывали минуты, когда без всякой причины ее вдруг охватывало безрассудное романтическое желание бросить это ровное беззаботное существование, пойти на внезапный разрыв с Бланшероном, продать свой особняк, послать ко всем чертям семейный уют, и тогда, одним ударом разорвав все эти буржуазные путы, пустив по течению все это благопристойное «счастье», вновь поселиться в глухом квартале, в маленькой квартирке своей юности, на дверях которой она только на днях видела билетик о сдаче внаем, и снова отдаться молодым, свободным, взбалмошным увлечениям прежних дней, а потом приносить на сцену отражение радостей и печалей этой лихорадочной, вновь забившей ключом жизни.
XIII
В полумраке сцены виднелся на заднем плане Трезенский дворец дорической архитектуры, созданный театральным декоратором. Из-за кулис выходили в туниках, хламидах и паллиумах [130] с широкими тяжелыми, складками женщины и мужчины, говорившие нараспев и воспроизводившие смелые жесты героев умерших поколений. Казалось, это тени древних греков завладели в бледном свете дня подмостками театра и произносят звучные торжественные строфы, немного странные для слуха людей XIX века. Тут была Федра, жена Тезея, дочь Миноса и Пасифаи, в своей звездной тунике и с золотой повязкой на голове; был Ипполит, сын Тезея и Антиопы, царицы амазонок, облаченный в звериную шкуру и точно такой, как на картине Герена [131] ; была Арисия, афинская царевна; был старый Терамен, наставник Ипполита, в темном своем плаще; была Энона, кормилица и наперсница Федры; были также Исмена и Панопа.
130
…в туниках, хламидах и паллиумах… — Туника — античная одежда типа рубашки; хламида и паллиум — верхняя одежда типа плаща.
131
ГеренПьер-Нарсис (1774–1833) — французский исторический живописец неоклассического направления.