Жертвуя малым. Том 2
Шрифт:
– Пожалуйста, – вновь согласилась Риша безразлично. Ни капли жалости не вызвал в ней путанный монолог хозяина. «Но, может быть, – сложив руки на коленях, холодно подумала она, – хозяин тоже несвободен, как и все мы? Может быть, голос крови так же силен в нем, как и в нас?..»
– Спасибо! – от души поблагодарил Торис. У него были интонации и повадки заправского обманщика, запах дорогого алкоголика и, судя по всему, слабый характер. Совершенно не подходящая кандидатура на роль Божественного! И все же ему выпала эта доля. Означает ли это, что его, как и Шабо, выбрали против воли? Но ведь не кто иной, как именно он, лживый сеньор Торис, выбрал Ришиного брата для заклания!..
Лживый сеньор Торис, меж тем, продолжал.
– Я
– Рассказывайте, – разрешила Риша, когда Император замолчал. Ей все же стало немного интересно. Из своих предчувствий она знала, что Торису удастся убедить ее сотрудничать, представляла себе и примерную канву их беседы. Но она не знала подробностей. Список, который огласил ей Торис, звучал интригующе.
Божественный чуть-чуть придвинулся к ней поближе.
– В незапамятные времена, – начал он негромко, своим публичным, респектабельно-коньячным тоном. Он звучал двулично, этот тон, но в то же время – в пику признательному сбивчивому лепетанию – очень внушительно. Те, кто слышали Ториса только в этом амплуа, вполне могли поверить, что он достоин называться Сыном Солнца, – в незапамятные золотые времена, когда светила были молодыми и яркими, а предки умели от души смеяться, росло на острове посреди спокойного моря прекрасное дерево. Кора на его мощном, в сотню обхватов стволе была цвета бронзы, а листья – синие и серебряные, спелые, как ржаной колос. Древо плодоносило румяными яблоками – отборными, наливными плодами, и яблоки эти клевали птицы. Белые птицы-невелицы, легкокрылые младые души. Они питались зрелыми плодами великого древа, мужали, матерели, обретали сияние и силу. А когда в мире за кругом спокойного моря зачинался младенец, какая-нибудь готовая к полету душа покидала насиженную крону и неслась на незримых крыльях навстречу тихому зову. Душа озаряла тварную оболочку будущего детеныша, и они начинали зреть вместе в материнском чреве, а потом вылуплялись наружу – союзом небесного и земного, невыразимой гармонией любви и триумфом жизни над смертью.
Детеныш рос, видоизменялся, его душа крепла в нем, расправляла крылья, чтобы однажды – в миг высшего прозрения – покинуть бренное тело и вознестись в эфирные потоки горнего воздуха, стремящегося в центр, к мировому древу. Так смерть и вечное возрождение торжествовали друг над другом в беспрерывном круговороте вещей.
Но все течет, все изменяется, и даже вечный коловорот бытия рискует временами угодить в ухаб. Однажды баланс сил нарушился, и та чаша весов, идеальной гирей для которой служила смерть, стала тяжелеть. Напуганные накапливающейся несоразмерностью, люди взмолились к обоим своим родителями – небесному и земной – с просьбой дать им мерило порядка. И родители вняли мольбам. Древо мира зачало от источника сущего, и на свет появились новые существа, ангельские, – судьи и пастыри, и смерть над ними не имела власти. Они сами решали, когда им умирать, и уходили в чертоги безносой лишь тогда, когда сами были к тому готовы. С их появлением, казалось бы, вселенский коловорот вернулся в привычную колею. И вращался в ней до тех пор, пока не подступило время новой беды.
Не стало мира между кровными – земными и небесными – родственниками. Забыли они общие корни. Судьи и пастыри остались с материнскими племенами, а отцовские, непоседы, алча идеального, отправились на поиски лучшей доли. Они позабыли общий с земными братьями и сестрами язык, и, совершив круг, нашли идеал в лице судей и пастырей. Они решили, что те владеют несуществующим – даром бессмертия.
И разгорелась распря из-за ничего.
Пастыри и судьи, которым надлежало быть беспристрастными, заняли сторону материнских наследников. А небесные силой добились того, чего им так хотелось, – бессмертия, да только суть его извратилась до собственной противоположности.
Испокон веков жили мы, ангельские пастыри и судьи, вокруг заповедного тихого моря, посреди которого возвышается до небес первородное мировое древо. Здесь рождались мы в ленивых волнах и кормились от корней Древа, пьющего соки из недр земных, и, пробужденные Мудрыми жрицами, отправлялись в дальние странствия, чтобы служить выбравшему нас народу.
Здесь собрались мы в последний раз, привлеченные воплем плохо умерших братьев, чья кровь, пролитая в тяжелые волны моря Средоточия Хаоса, призывала нас к отмщению. Здесь мы дали клятву нашим погибшим побратимам, так никогда и не пришедшим нам на смену: клятву охранять материнскую колыбель от любых чужаков и не оставить нашей службы до тех пор, пока сама Владычица Земная не велит нам этого. Мы нарушили эту клятву лишь однажды, но мы защищали Матерь и детей Ее, ради их же блага, и мы вынуждены оказались эту клятву нарушить. Я расскажу об этом когда-нибудь позже, миннья.
Спустя четыре года после непростительного преступления мы затворили пределы наших владений, чтоб никакая скверна, никакая зараза не проникла к нам извне, и с тех пор несем бессрочную вахту, следим за порядком, надеясь, что однажды коловорот возвратится на предначертанный ему путь. Поколения жрецов-агнцев и мудрых матерей состоят при нас в почетном карауле, разделяя с нами тяготы служения.
Но ни разу с тех пор, как нечестивые младшие братья наши, небесные отпрыски, совершили над нашими народами свое вэмпэ, мерзкое злодеяние, отомстить за которое согласилась Праматерь, – ни разу с тех пор мы не слышали больше Ее голоса и не лицезрели Ее благодетельных чудес. Каждый год умирают агнцы, каждое полнолуние пляшут Мудрые матери в дыму высоких костров, каждый день слепые сестрицы, такие же, как ты, миннья, омывают созревающие в источнике ангельские тела. Но чуда оживления, чуда воскрешения не происходит, а будущее темно и мертво.
Твой отец, миннья, староста вашего племени, и в прежние времена таких, как он, называли Верховными жрецами, вождями-шаманами. Твоя мать, и твоя бабка, и ее мать и бабка, и их, – все они были Мудрыми матерями, способными слышать и понимать голос древней крови, текущей в их жилах наследием бесчисленных предков. Твой брат держал трудные экзамены и с честью заслужил право стать агнцем. И, наконец, ты, малышка Морион, – наследница славных чуров-синричихи, отмеченная судьбой при рождении, награжденная мудростью и пророческим даром, ты – единственное наше упование.
В мире за пределами завесы чаша весов давно уже изнемогает под тяжестью плохой смерти, и, сколько бы мы, верные старой клятве, ни старались, ее миазмы проникают и в наши владения. Равновесие нарушено столь всерьез и так давно, что надежда вернуть коловорот в правильную колею истончается с каждым часом, и я боюсь, что это отнюдь не фигура речи. С твоей судьбой и с твоим даром ты, Морион, единственная за все эти долгие годы нашей бесплодной службы, у кого есть хоть какие-то способности хоть как-то противостоять напирающей извне мертвечине. Ты мудра и тебе доступно грядущее – это ли не знак, что Праматерь выбрала тебя своей проводницей, чтобы донести до всех нас Ее всемогущую волю.
Я, назначенный императором на этом витке, и мои ангельские коллеги-побратимы, – пока что мы те немногие, в чьих силах удерживать нашу чашу весов в устойчивом положении. Но с каждым днем, с каждым часом мы теряем силы. Исстари Матерь всегда нас поддерживала, напитывала новой мощью, очищала скверну, которую мы забирали из внешнего мира. Она милостиво принимала нас к себе, на вечный покой, когда мы понимали, что время вечного покоя настало для нас. Но сейчас сама Матерь больна и не может быть больше для нас опорой. И мы Ее бросить в трудный час не можем: как истинные любящие сыновья мы должны Ее защищать и научить тому же молодых, которые – может быть – придут нам на смену.