Жертвуя малым. Том 2

Медейрос Вольга

Берилл ахнула, а сеньор Торис снова прижал Ришу к груди. Мягко погладил ее по голове ладонью в перчатке. «Не твоя вина, душенька, – сказал он с непонятной Рише грустью. – Ты нисколько не виновата, что тебе загодя открывается то, чего изменить нельзя. И любые попытки повернуть поток событий в другую сторону не приведут ни к чему хорошему. Но на то мы и люди, чтобы пытаться, – он крепче сжал Ришу за плечи. И спросил, совсем как Ами когда-то, – как далеко ты можешь заглянуть?»

Риша отвечала ему точно так же, как в свое время и Ами. На неделю вперед. «Но, – поделилась деталями она, – я не попадаю в будущее, если пью маковую настойку. Тогда я сплю без сновидений и без чувств. И все».

«Это хорошо, что у тебя такая способность есть, – отвечал ей сеньор. – Знавал я некоторых

пифий, которые ни в какую не могли избавиться от своих пророчеств, как бы им ни хотелось».

«Что же будет с Морион, сеньор? – кашлянув, неловко вмешалась в беседу Берилл. – Она станет пифией, как и другие?»

«Прежде чем решать, – рассудительно ответил на это хозяйский посланник, – нам нужно убедиться, что будущее именно таково, каким миннья его описывает. Но все же юупо, ваш скромный слуга, берет на себя смелость тоже побыть немного пифией, – с лукавством в голосе добавил он. – И может вам обещать, что едва ли станет Семья растрачивать таланты сестрички на такую мелочь, как предсказания. Ведь, знаете ли, – с этими словами он взял Ришу за руку и, сделав пару шагов, вероятно, прикоснулся и к Берилл, потому что она едва слышно охнула, – плод Древа Сущего, до которого дотронулась наша славная Морион, лежит сейчас себе на спине и глазеет, что есть мочи, на скрытый древесной кроной свод пещеры! А ведь до этого всегда, – он подвел девушек к Ришиной статуе, и, подав пример, побудил опуститься перед ней на колени, – у всех наших голубчиков глаза были закрыты! – он поднес ладонь Ришы к идеальному недвижимому лицу и провел ею по точеным чертам. Риша, а следом за ней и Берилл, с чьей рукой сеньор проделывал такие же манипуляции, ахнули, когда пальцы их легко скользнули по пушистым ресницам и глазному яблоку во впадине глазницы. Веки статуи были распахнуты, и зрачок шевельнулся под прикосновением Ришы.

Пронзенная отвращением, она отдернула руку, и сеньор позволил ей, мягко разжав пальцы на ее ладони.

«И как давно, – сглотнув, строго спросила Риша, глядя в ту сторону, где должно было находится лицо сеньора Ториса, – как давно вы знаете, что статуя откликнулась?»

«С того самого момента, как ты вскочила и стала невидимого собеседника обвинять во лжи, – не стал юлить холеный посланец. Риша поджала губы, и он поспешно добавил, словно оправдываясь. – Но твой последующий рассказ о даре, которым ты обладаешь, окупил мою нечестную уловку. Прости меня, миннья, но… я не сожалею о том, что промолчал».

«Я предпочла бы, – сказала Риша сурово, невидяще глядя туда, где – как ей казалось – должны были быть глаза Ториса, – чтобы впредь вы не скрывали от меня правду, пользуясь своими физическими преимуществами».

Берилл присвистнула, а сеньор, как ни странно, воспринял серьезно.

«Если ты наши надежды оправдаешь, – с глубоким чувством сказал он, снова беря Ришу за руку и прижимая ее ладонь к своему жесткому камзолу напротив груди, – милая, я клянусь, что никогда от тебя не стану правду скрывать!»

На этом его опрометчивом обещании все основные события того дня закончились.

Дальше все произошло как по-писанному, как Риша и предсказывала. Отец обвинил слепую дочь в том, что именно из-за нее прервется род, а потом, спустя несколько дней, Риша встретилась с братом и получила от него подтверждение уже известного ей факта: именно дощечку с именем Шабо вытащил из Барабана Фортуны Император. «Не смей даже думать, что это твоя вина», – сказал ей любящий брат, но Риша не могла отделаться от мысли, что именно ее поступки привели к столь печальным результатам. «Как в случае с Ами», – без устали горестно повторяла она, оставаясь наедине со своими мыслями.

С тех пор, как на брата снизошла благодать божья в виде перспективы стать агнцем, Риша жила в будущем. Карантин с нее сняли, от еженедельных смен временно освободили, и позволили больше времени проводить наедине с самой собой и с Шабо. Это было одним из двух малых преимуществ ее уникального статуса. Вторым оказалась сохраненная Берилл жизнь. Риша участвовала в решении судьбы своей напарницы дважды: вначале в будущем, а потом и в настоящем, и чудовищно, нечеловечески устала.

На

суде по делу Берилл о сокрытии информации государственной важности выяснилось, что ее мать пошла на сознательное преступление, нарочно ослепив дочь, чтобы добиться для сына выгодного положения при дворе. Ну и что, казалось бы, какое это имеет отношение к нарушению должностных инструкций самой Берилл? – ей все равно положена смерть за злонамеренность и халатность, но в процесс вмешался сам Божественный, который заявил, что взятки с товарки Риши гладки, поскольку она изначально, по самой природе своей, не соответствовала занимаемой должности. «Рекомендую вернуть оную псевдожрицу восвояси вместе с ее бесталанным братом, а их родную мать, главу семейства, приговариваю к посмертному заточению в Круге мертвых сроком на тридцать лет», – так во всеуслышание распорядился обнародовать Базилевс свою резолюцию, и у Риши, которая как свидетельница присутствовала на заседании, оборвалось сердце. Отнюдь не от жестокости приговора – поскольку приговор был не жесток, а соразмерен преступлению – но от того, что сбылось еще одно пророчество – она узнала голос. Который принадлежал их с Берилл лукавому хозяйскому наблюдателю.

Несколько дней после этого Риша не могла ни спать, ни есть, постоянно строя ужасные предположения и терзаясь чудовищными догадками. Она даже на встречи с Шабо перестала приходить, поскольку ей невыносима была сама мысль о том, что это именно она вовлекла брата в фатальную западню, рассказав сеньору Торису – самому Божественному – всю правду о ее несчастливом даре. «Совсем как в случае с Ами», – думала и повторяла она так часто, что однажды проговорилась, и ее соседки по бараку, встревоженные полубезумным состоянием «знаменитой Морион», доложили, куда нужно. Вопреки ожиданиям, в этот раз за ней явились не доктора. Вместо них пришел Торис.

Риша знала, что он придет, и ничуть не удивилась. Он явился в дневное время, когда остальные девушки были заняты рутинными делами, и в бараке никого, кроме Риши и присматривающей за ней Цирконии, не было. Торис вошел в общую девичью спальню, принеся с собой, как водится, дорогие алкогольные ароматы. В обычной своей добродушной манере он предложил тихоне Цирконии оставить их с Ришей наедине, и девушка тут же беспрекословно повиновалась. Даже не имея понятия, кто таков Торис на самом деле, она, как хорошо обученная собака, нутром чуяла в нем хозяина.

– Я знаю все, что вы скажете, – заявила ему Риша, когда они остались с Императором вдвоем. – Я даже знаю, что поверю и послушаюсь вас, а как же иначе? – она кривовато усмехнулась. – Но мы все же должны проговорить реплики, не так ли?

Божественный вздохнул. Похлопав по матрасу Ришиной кровати, на которой сидела девушка, он спросил:

– Я могу присесть?

– Пожалуйста, – разрешила Риша, попутно размышляя, а могла бы она вообще сказать ему «нет»? От одной только мысли об этом живот холодило ужасом. Как будто если она даже подумает о том, чтобы ослушаться, как мироздание тут же рухнет.

– Нелегко с пифиями дело иметь, – сконфуженно признался Торис, усаживаясь на кровать на некотором отдалении от Риши. – Как ни построй разговор, всегда будешь выглядеть или глупо, или подло. Я у тебя, миннья… не прошу прощения за то, что не сказал тебе сразу. Не потому, что считаю тебя не заслуживающей того, чтобы просить у тебя прощения или что-то вроде, – он оправдывался жалко, как нашкодивший мальчишка или неумелый враль, или просто человек, не привыкший оправдываться. – Но… Я вэн-куру, старый грешник, миннья, и нельзя простить мои преступления. И… я не хочу врать тебе больше, чем это необходимо, но… я просто не могу не врать, понимаешь? Чем выше статус человека в обществе, тем больше он врет. Так уж случилось, что на этом витке мне выпала доля быть Императором, и тоже никто не спрашивал, хочу ли я столь великой чести сподобиться. Я знаю, что звучу жалко и недостойно, – он глубоко вздохнул, и впрямь звуча именно так, как и описал, – и потому просто тебя прошу, давай отложим в сторону мою личность и мои моральные качества. Речь сейчас не о них. Я пришел говорить с тобой о тебе, а не о своей ничтожной персоне. Ты… позволишь мне это сделать?