Жертвы Ялты

Толстой Николай Дмитриевич

Эти примеры дают представление о, так сказать, «человеческом факторе» крупных репатриационных операций в Германии. К 30 сентября поток репатриируемых фактически иссяк. К этому времени из западных оккупационных зон Германии и Австрии советским властям были переданы около 2035 тысяч перемещенных лиц. На территории, оккупированной Красной армией, Советы в тот же период обнаружили еще 2946 тысяч человек *718. По сведениям, полученным британским журналистом из советских источников, примерно 40 % этих людей хотели остаться на Западе *719. Как красноречиво показывают свидетельства, у них имелись к тому все основания.

Пока в Германии шло это колоссальное переселение народов, в Норвегии разворачивалась другая крупномасштабная операция. Немецкие оккупационные силы до самого

конца войны сохраняли полный контроль над страной. После капитуляции Германии немцам было приказано пока оставаться на своих постах, в частности, они должны были по-прежнему заниматься администрированием и охраной в лагерях. Они выполняли это с поразительной педантичностью, что вызвало восторг английских офицеров — пока те не начали обнаруживать следы немецких преступлений против несчастных пленных, и восторг сменился отвращением.

Как только в штабе ВКЭСС стало известно, что среди пленных около 76 тысяч русских, там приступили к разработке мер по их скорейшей репатриации. Рассматривалось два возможных маршрута: «морем из норвежских портов в СССР» и «сушей в шведские порты, а оттуда морем в СССР». ВКЭСС приказал обеспечить транспорт и начать переговоры с нейтральным шведским правительством для получения разрешения на проезд по территории Швеции *720. Последнее не представляло никаких проблем. Шведы пошли навстречу советским властям и предложили им транспортные средства с той же готовностью, с какой в 1940 году помогали нацистам оккупировать Норвегию. К 20 мая согласие Швеции было получено *721, и в начале июня советские и шведские представители и представители ВКЭСС собрались в Осло для обсуждения деталей *722. Английский майор Айен Николе, вылетевший для сопровождения репатриируемых по морю, через несколько дней узнал, что «Швеция предложила 3-й класс [железнодорожного транспорта] для солдат и 2-й класс для офицеров, но советские настояли на вагонах для скота, поскольку в СССР нет других средств для их перевозки».

19 июня Николе сопровождал один из таких товарных поездов за шведскую границу. Он рассказывает:

Стоило русским понять, что мы англичане, поднялся невообразимый ажиотаж. Они бегали вокруг нас с криками «ура» и «да здравствует Англия». Мы отдали им все наши сигареты, что привело их в неистовый восторг. Все они были в хорошей форме, у них явно было хорошее настроение, и дисциплина среди них поддерживалась прекрасная *723.

В западной прессе никаких описаний этого путешествия не появилось. По требованию Межсоюзной комиссии в Осло, имевшееся у шведских журналистов разрешение описать операцию было в срочном порядке отменено. «Согласно хорошо информированным источникам, и советские, и западные союзники по разным причинам возражали против гласности» *724.

Большинство русских, находившихся в Норвегии, было отправлено домой под завесой секретности. Незначительное количество из лагерей на севере было вывезено морем в обход Северного Мыса *725. Первый конвой отплыл из Тромсе 23 июня. На борту норвежского пассажирского судна «Конг Даг», вместе с 600 русскими, находился майор Николе, который вспоминает:

Полковник, отвечавший за репатриацию, сказал мне, что немцы обращались с пленными, как с животными. Их заставляли тяжело работать и избивали по любому поводу.

Британские офицеры, отвечавшие за пленных на берегу, были твердо настроены доставить их на борт в целости и сохранности, поскольку советские представители все утро занимались тем, что составляли списки — «тех, кто воевал на стороне немцев, и других, кто не хотел возвращаться». Но большинство репатриантов радовались возвращению домой и завершению хождений по мукам. Первый день плавания прошел мирно и спокойно. Русские загорали на палубе, пели, всячески развлекались; появление в море китов вызвало всеобщее оживление. На другой день на горизонте возникла полоска русской земли. Пленные поспешно приводили в порядок свои отрепья, на мачтах весело трепетали советские флаги. Недалеко от Кольского полуострова стоял на якоре советский военный корабль «Архангельск». На палубе было полно моряков. При виде соотечественников, с которыми они столько времени

были разлучены, пленные на «Конг Даге» пришли буквально в неистовство — стали радостно махать руками, что-то кричать. Ответом было зловещее молчание. «Архангельск» безмолвствовал. Неподвижно замершие на палубе моряки молча смотрели на проходящий мимо «Конг Даг». Недобрые предчувствия охватили пленных, бурная радость сменилась апатией и страхом, который отнюдь не рассеяло прибытие в Мурманск. Целую ночь они прождали, пока разгружался второй корабль, и только утром их судно пришвартовалось.

Едва спустили трап, как один из пленных вырвался из толпы и бросился к набережной, где его поджидала машина. Как выяснилось впоследствии, это был секретный сотрудник СМЕРШа, несомненно, подготовивший обычные в таких случаях списки. В отличие от прежних конвоев, которым устраивали торжественную встречу, «Конг Даг» избавили от этого потемкинского представления. На причале было полно военных и милиции, район высадки был обнесен колючей проволокой. После томительного ожидания — во время которого ни один советский представитель не подошел к кораблю — было дано разрешение на высадку. Все личные вещи приказали сложить в одну кучу на причале. После поверхностного медицинского осмотра всех пленных построили группами за колючей проволокой. Человек двадцать отделили от общей массы и посадили в грузовик с охраной. Затем, после очередного ожидания, всех пленных увели под вооруженной охраной — в исправительный лагерь, как объяснили майору Николсу переводчики. Больше он своих подопечных не видел.

В середине следующего месяца из Тромсе отошел еще один конвой с русскими пленными. Их ждал такой же прохладный прием. В досье английского МИДа хранится рапорт молодого английского офицера, бывшего на борту одного из судов. Он с ужасом описывает бесчеловечное обращение с несчастными, настрадавшимися в немецком плену людьми. Никто не помог им сойти на берег; калеки были вынуждены справляться собственными силами. Даже «молодые девушки в форме — как нам сказали, медсестры в ранге сержанта», относились к пленным равнодушно и жестоко. Такая бессердечность советских представителей явно озадачила автора рапорта. Он замечает, что простые английские солдаты, ставшие очевидцами этих сцен, «почувствовали это даже, может, сильнее, чем некоторые офицеры, и тут же сделали выводы» *726.

В составе этого конвоя было медицинское судно «Аба». На его борту находились больные русские, которых еще раньше забрали в Гулле. Сопровождал судно английский лейтенант из группы связи с советскими представителями, Владимир Бритнев, сам русский по происхождению. Он вспоминает, в каком ужасном состоянии были его подопечные:

Все они были обречены, и, мне кажется, большинство это понимало. Они были либо изувечены, либо умирали от туберкулеза. Чтобы облегчить их страдания, я помогал им ежедневно, а то и дважды в день, протыкать иглой легкие, чтобы выпустить гной.

В Тронхейме Бритнев сошел с корабля, его ждали новые обязанности, а на его место заступил уже знакомый нам Чеслав Йесман, работавший с русскими военнопленными в Англии. Он хорошо говорил по-русски и за прошедший год выслушал от пленных сотни историй о том, как тяжко им пришлось при немцах. В Тронхейме «Аба» взяла на борт еще какое-то количество больных русских (всего на корабле находилось 399 пациентов). А в Мурманске судно ждал обычный холодный прием. Для тех, кто не мог ходить, советские власти выделили несколько сломанных носилок, но одеял не дали. «Аба» простояла в Мурманске четыре дня, и когда она отходила в море, с палубы можно было видеть несчастных, все еще лежавших на набережной там, где их выгрузили в первый день. Многие умерли — некоторые от болезни, другие же, в буквальном смысле слова, от жажды. Английские матросы и медсестры с корабля делали все, что могли, чтобы помочь несчастным — хотя никто не просил их об этом, — но их возможности были крайне ограничены. Иногда посмотреть на раненых приходили молодые советские женщины в форме и с жесткими лицами. Йесману сказали, что это любовницы высокопоставленных офицеров. Лишь одна из них на минуту обнаружила интерес к происходящему: когда английский матрос обносил водой умиравших от жажды людей, молодая дама выразила возмущение некультурностью матроса, который поил всех с одной ложки.