Жёсткая ротация
Шрифт:
Пупкин ведёт литературное объединение и читает лекции в платном вузе, готовя себе достойную смену. И, заседая где-нибудь в приёмной комиссии, норовит пристроить в СП (Союз Пупкиных) собственных дочерей. И ту, что ничего не пишет, потому что ленится, и ту, что ничего не переводит, потому что ей ничего, кроме проб, не заказывают. Новый год начался для Пупкина с серьёзной встряски. Цунами — это не с нами. Пупкины в Таиланд не летают. Но, услышав на Рождество предостережение о наводнении, Пупкин тут же бросился к компьютеру сочинять поэму о том, как осатаневший читатель гоняется за его, пупкинским, автографом по всему периметру затопленной метрополии. Гоняется на бронзовом коне. Но поэму эту, оказывается, уже написали. А он, Пупкин, не постмодернист. Хотя бывает и постмодернистом. Но это уж всем Пупкиным Пупкин. И от наводнений (да хоть от цунами) он всегда сумеет укрыться в «Борее».
2005
Советы начинающему писателю
СОВЕТ ПЕРВЫЙ: дочитай до конца, внимательно проштудируй и обмозгуй всё нижеизложенное, прежде чем сделать на литературном поприще первый шаг, не то непременно во что-нибудь вляпаешься. Писать — пиши (а если можешь не писать — не пиши), но до поры до времени даже не думай соваться в издательства со своей писаниной. Запомни: ты такой (такая) не один (одна). Писателей в Петербурге полно. А в Москве ещё больше. А уж в Америке! И читающая
СОВЕТ ВТОРОЙ: если можешь не писать, не пиши. Оставайся читателем — и спокойнее, и вернее, и в конечном счёте прибыльнее. Читай да поругивай, а иной раз для разнообразия и похваливай. Читай писателей и читай про писателей — и считай про писателей, про которых (или которых) прочитал, что хочешь. А вот про тебя самого (саму) никто не скажет, что ты бездарен (бездарна), невежествен (невежественна), исхалтурился (-ась) или исписался (-ась). А критика — знаешь ли ты, какова она на вкус и на цвет? Какова на вкус, такова и на цвет, ясен пень. Но до критики тебе ещё переть и переть пешим эротическим маршрутом в заранее заданном направлении. Сперва тебе надо достучаться до редактора.
СОВЕТ ТРЕТИЙ: сначала тебе надо достучаться до редактора. Но не в дверь ногой! Редактору не понравится, если ты придёшь к нему без предварительного звонка. Правда, если ты позвонишь, он постарается тебя отфутболить, но поле ровное, а мяч круглый, так что какие-то шансы (вышеобозначенные) у тебя имеются. Только не вздумай начинать разговор с вопроса: «Книги печатаете?» Это дурацкий вопрос, он их печатает по определению, хотя это и не означает, что он напечатает твою. Лучше поздороваться и назвать собственные имя и фамилию. Конечно, они редактору ничего не скажут (как минимум, фамилия), но это и хорошо, потому что всех известных ему писателей он ненавидит.
Далее уместно поинтересоваться именем-отчеством собеседника и в дальнейшем вставлять их в беседу по надобности и без. «Понимаете, Виктор Леонидович… знаете, Виктор Леонидович… вы не поверите, Виктор Леонидович»… Хотя не понимает, не знает и не поверит. Следующая реплика не должна звучать как «у меня есть рукопись», или «я написал (написала) роман», или что-нибудь в том же роде. Лучше начать с признания (искреннего или нет, не имеет значения), что тебе чрезвычайно неудобно обращаться в столь прославленное издательство, но ты чувствуешь, что оно — твоё! Кашу маслом не испортишь, и редактор непременно спросит тебя, какие книги издательства тебе нравятся. Ответ «Все!» хорош, но два-три названия лучше бы всё же знать. «Ну и что же такое вы сочинили?» — спросит растроганный редактор, и это исключительно важная точка во всей беседе. Ответом «А что вам надо?» или, хуже того, «А что вы печатаете?» ты погубишь едва завязавшийся контакт. Но и жанровое определение — «роман», «пьеса в стихах», «сборник афоризмов» и т. п. — на данном этапе неуместно. Романов у него целый стеллаж, пьес в стихах он не печатает, да и стихов вообще, а сборники афоризмов сочиняет сам, причём — в стол. Лучше выразиться точнее — «детектив» или «повесть о моей жизни» — или, наоборот, туманнее. А как туманнее? Ну, например: «Я пишу в духе Борхеса с оглядкой на Мураками». Борхес — слепец и покойник и оглядываться он, соответственно, ни на кого не может, — и редактор укажет тебе на это сразу же, приготовившись распрощаться с невеждой. А тут ты его подсечёшь: «Это я оглядываюсь, а не Борхес» — и он, будучи человеком справедливым, согласится на личную встречу. Телефонный разговор легко смазать опрометчивым заявлением: «Жене (мужу; друзьям; всем, кто читал) моя книга очень нравится», потому что в ответ последует: «Вот жена пусть и печатает!» Положительные отзывы критиков и писателей, если они есть, тоже лучше оставить при себе, — ты ведь не знаешь, как относится к этим критикам и писателям твой потенциальный редактор, и исходить лучше из предположения, что он считает их полным дерьмом. Ни в коем случае нельзя говорить, что ты уже издал рукопись за свой счёт тиражом в двести-триста экземпляров, — в ответ непременно услышишь: «И этого более чем достаточно». Стой на «Борхесе с оглядкой» и готовься к решающей фазе разговора, в которой будет затронута конкретика, а на конкретике так легко поскользнуться. Вот несколько негативных примеров из моей издательской практики. № 1. Автор (из-за рубежа) пересказывает содержание собственного романа: «Молодой человек летит из Амстердама в Рио и на борту вспоминает всех своих возлюбленных за последние тридцать лет». — За последние тридцать лет? Молодой человек? — Молодой душою! Отказ не глядя.
№ 2. Автор (с кавказским акцентом): я написал политический детектив про Россию, Ирак и оружие массового поражения.
— Понятно, вы отставной разведчик.
— Нэт.
— Журналист-международник.
— Нэт.
— Специалист по оружию массового поражения.
— Нэт. — Долго жили в Ираке.
— Нэт.
— Спасибо, не надо.
— Пачему нэ надо?!!
№ 3. Автор (восьмидесяти пяти лет от роду): я написал роман об ужасах культа личности. Я писал его шестьдесят лет!
— И опоздали на пятьдесят!
И ещё я ни в коем случае не советую тебе говорить, что ты пишешь ироническое фэнтези — пусть на самом деле ты, увы, пишешь именно его. Это даже не в «Звезду», это прямо к Стругацкому! В самую Стругацкую звезду на свете! Но вот, предположим, тебе удалось без потерь пройти между Сциллой и Харибдой телефонного разговора и редактор нехотя предложил тебе занести рукопись или прислать «по емеле» — на твой выбор. Что выбрать?
СОВЕТ ЧЕТВЁРТЫЙ: что выбрать? О «емеле» забудь сразу же: издательство не проплатило Интернет. А когда проплатит, рукописей придёт уже несколько сотен, и твоя в этом потоке просто-напросто затеряется. Конечно, можно позвонить и осведомиться, дошла ли, — но в таком случае все ужасы и опасности телефонного разговора начнутся заново. И тебе, скажем, могут объяснить, что в прошлый раз тебя неправильно поняли. Или ты неправильно понял редактора. Рукопись надо заносить в удобном для чтения виде. Вот сейчас у меня на столе дорогая папка (скорее даже альбом), каждый лист которой
Приходить в издательство лучше в середине присутственного дня. Коньяку и цветов не заносить, себя и других услуг не предлагать, денег у тебя и так нет (иначе «издание за счёт автора» — отдельная и никому не нужная песня), держаться со скромным достоинством, жадно разглядывать выпущенные издательством новинки, в случайно услышанные разговоры не встревать, советов по руководству издательством не давать, о себе, если не спросят, не рассказывать, выразить — когда до этого дойдёт черёд — бодрую готовность ждать ответа сколько понадобится (а понадобится не меньше трёх месяцев) и — внимание! — постараться запомнить хотя бы примерное направление, в которое редактор отправит твою рукопись! Тогда через три месяца тебе с ним будет легче её, нетронутую, отыскать. А если не отыщется — не беда, ты вынешь из портфеля второй экземпляр (желательно столь же внешне безупречный и удобочитаемый) — и тут уж ему будет не отвертеться… И он прочтёт твою рукопись! Правда, скорее всего, не до конца. А ты? Ты дочитал эту статью до конца? Если так, то твои шансы напечататься возросли ровно в сто раз и составляют теперь один к миллиону! И дальнейшее зависит уже исключительно от качества самой рукописи.
2004
Сон в писательскую руку
В отличие от Елены Трегубовой, я в высокие кабинеты не вхож. И вхож не был. В раннем детстве услышав от матери (а она — тоже в детстве, от отца, большевика-ленинца, благополучно успевшего умереть в 1929 году, до репрессий) анекдот: «Зачем Кремль обнесён такой высокой стеною? — А чтобы бандиты не лазили! — Туда или оттуда?», я раз и навсегда поверил в его экзистенциальную правоту. Кремль и по сей день представляется мне заколдованным замком из одноимённого романа Кафки, в который невесть зачем и почему приспичило проникнуть писательскому alter ego землемеру К. Роман «Замок» остался незавершённым, известно, однако же, что землемер К. в заветную цитадель так и не попал. Хотя и очень старался. Лишь однажды очутился он в кабинете у откровенно скучающего чиновника невысокого ранга из администрации замка — и тот от нечего делать объяснил непрошеному гостю, как всё же — при наличии желания и везения — можно миновать зримые и незримые преграды. Одна беда: именно в этой точке рассказа землемера К. сморил непреодолимый сон… Со мной всё вышло ровно наоборот. Заснул я не в начальственном кабинете, а перед тем — и вместо того, — чтобы туда прорваться. И приснилось мне — писателю, недавно чуть было не исключённому бездарными завистниками из творческого союза, — своё, писательское. Приснилось мне, что все писательские союзы от мала до велика — патриотические, космополитические, псевдоправозащитный ПЕН-клуб, «петербургских фундаменталистов» и прочую шатию-братию — исполнительная власть вознамерилась объединить в одну под-президентскую вертикаль. Предварительно «слегка почистив», по слову Маяковского, но главную чистку или, если угодно, зачистку препоручив самим членам вновь создаваемого, да и, мягко говоря, не на пустом месте, Союза. Разумеется, никакого принуждения, не говоря уж о насилии, объединительный проект не предусматривал. Власть — в моём сне — решила воздействовать на писательские массы не кнутом, а пряником. Положив всем членам Единого Союза Писателей ежемесячную зарплату! О ежемесячной зарплате писатели мечтают давно. Предложил выдавать таковую — ещё на заре перестройки — публицист и землепашец Юрий Черниченко. Платить писателям не за результат труда, а за труд (то есть за рукописи по весу) призывал покойный руководитель Союза писателей Санкт-Петербурга Михаил Чулаки. Дайте мне маленькую, но постоянную зарплату — и через год-другой, избавленный от повседневных забот о хлебе насущном, я непременно напишу что-нибудь великое! — такой стон слышался едва ли не отовсюду. И слышится сегодня, когда писательским трудом (оцениваемым, кстати, в рыночных условиях вполне по достоинству) просто-напросто не прожить. Ежемесячная зарплата члена Союза писателей, приснилось мне, это сто у. е. в месяц. Немного, конечно, но это зарплата всего лишь стартовая. Членов Союза должны приравнять к госслужащим со всеми причитающимися льготами и доплатами и полным социальным пакетом! И понятно, председатель бюро секции окажется госслужащим более высокого ранга, чем рядовой член; секретарь Союза и уж тем более первый секретарь Союза будут соответствующим образом тарифицированы и премифицированы; а где госчиновники, там и коррупция: за получение (и сохранение) членства в таком Союзе не грех разок и «отстегнуть» в карман нерядовому чиновнику и затем «отстёгивать» более или менее регулярно, разумеется строго «по чину».
Ну и строгая профессиональная дисциплина придёт на смену творческой анархии и произволу. Идейная дисциплина прежде всего. Выговоры с занесением, предупреждения о неполном служебно-творческом соответствии, показательные исключения особо проштрафившихся. Из бардака получится барак, зато в бараке станет тепло и сытно. Хорошая задумка — однако слишком затратная, не правда ли? Да ведь наверняка отыщутся «уклонисты» от проживания в писательском бараке — и как быть с ними? Не сажать же? Мне приснилось, что на затратах можно сэкономить, да и на «посадках» тоже. Для этого достаточно принять всего три взаимосвязанные меры: 1. Вернуться к практике советских лет, когда все издательства выплачивали Литфонду определённый процент, печатай они хоть Пупкина, хоть Пушкина. Пушкина печатали чаще — и большими тиражами, — и он кормил советских писателей. Теперь — постсоветских — кормить будут Паоло Коэльо, маркиз де Сад, Дарья Донцова и всё тот же Пушкин. 2. Ввести льготное налогообложение на издание книг членов Единого Союза Писателей. И, напротив, задавить двойным и тройным налогом издательства, печатающие современных русских писателей, в Единый Союз войти не пожелавших или из него исключённых. 3. Отозвать лицензии у издателей, творчеством членов Единого Союза гнушающихся или нечленов регулярно печатающих. И никакой цензуры! Ни предварительной, ни последующей! Только творческие и жанровые комиссии Единого Союза Писателей, наделённые правом делать (или хотя бы готовить) оргвыводы… Я проснулся в холодном поту. Чиновник, явившийся мне во сне и от скуки понарассказавший всё это, был, разумеется, чистым фантазмом. Эдакой химерой с личиком Грызлова, торсом Жириновского и ножками Примакова. Таких нет и не может быть ни в Кремле, ни вокруг, а главное — не об этом они думают, не те деньги «пилят», не тех членов «строят», да и вообще на литературу им наплевать! Но писателям очень хочется получать ежемесячную зарплату. И быть государственными служащими. И открывать двери издательств ногою. А писательским начальникам хочется того же самого — только в тройном и десятерном размере. То есть гуляет где-то такой законопроект, гуляет, — тут и к гадалке ходить не надо. Да и тень дедушки Фрейда тревожить, интерпретируя мой сон, не стоит. Достаточно перечитать Кафку. Не «Америку» и не «Замок», а именно что «В штрафной колонии» и «Процесс».