Жестокое милосердие
Шрифт:
Тут я вспоминаю, как помертвело от горя его лицо в ту ночь, когда у них случилась ссора, и становится стыдно — я как будто в открытую рану палец запустить собралась. Твердо напоминаю себе, ради чего меня сюда прислали. Матушка настоятельница вряд ли похвалит, если я пойду на поводу у столь некстати пробудившейся совести!
Между тем госпожа Иверн, не обращая никакого внимания на придворных, разгуливающих в большом зале, ведет меня в укромный уголок и усаживает. Мы здесь одни, и она окидывает меня
— Итак. — Она изящным движением складывает на коленях холеные руки. — Откуда же ты появилась, дитя, и как вышло, что ты встретила Гавриэла?
Я опускаю глаза: сельской простушке положено нервничать, когда ее расспрашивает такая высокопоставленная особа, — и принимаюсь терзать пальцы.
— Наша семья очень скромного происхождения, мадам, вы наверняка о нас даже никогда и не слышали.
Она величественно кивает, но ее улыбка насквозь фальшива.
— Так при каких же обстоятельствах вы познакомились?
В обители нам прочно внушили, что самая убедительная ложь есть та, в которой больше всего правды.
— В таверне, — отвечаю я, — около Бреста.
Я не слишком доверяю Дювалю, но его матушке не верю ни на ломаный грош, а потому не собираюсь преподносить ей на тарелочке все секреты.
Она бледнеет и отшатывается, словно я ударила ее по лицу:
— Только не говори мне, что состояла там в услужении!
— Ни в коем случае, мадам, — отвечаю без намека на улыбку. — Я проезжала теми местами, путешествуя по семейному делу.
Я прямо-таки вижу, как она мысленно просматривает карту Брестского побережья, силясь сообразить, какая нужда могла привести туда ее сына. Еще миг, и прекрасное лицо вновь становится безмятежным.
— Прости мне эти расспросы, — произносит она. — Мой сын уже давно живет своей жизнью. Я просто терялась в догадках, не зная, как объяснить твое неожиданное появление.
Я удивленно округляю глаза — сама невинность.
— Но, мадам, я же вижу, что между вами прискорбное отчуждение. Быть может, он просто не рассказывает обо всех своих увлечениях.
Я действительно наступила на больную мозоль. Вежливая улыбка пропадает, рот готов раскрыться в отповеди, достойной рыночной торговки, но в это время к нам подходит слуга с подносом и предлагает сдобренное пряностями вино. К тому времени, когда он удаляется, Иверн успевает взять себя в руки.
Я беру бокал, она же резко меняет тему:
— Тебе следует знать, что мужчины не все одинаковы. Когда имеешь дело с таким, как Гавриэл, нужно проявлять побольше гордости и ни в коем случае не бегать за ним. Кто-нибудь другой счел бы подобный избыток внимания очаровательным, он же скорее сочтет его удушливым.
Ее голос очень ласков, но слова попросту режут: это лезвие, смазанное медом. Если Дюваль когда и сочтет
Она чуть хмурится и продолжает свои наставления:
— Ну вот скажи, откуда забрела в твою глупенькую головку мысль последовать за ним сюда, причем именно сегодня? Неужели у вас, селянок, принято так себя вести?
— Мадам, но я за его милостью вовсе даже не бегала! Я хотела всего лишь записочку ему передать! Ее принесли, когда его милость уже уехали, вот я и решила.
Она в шутливом ужасе вскидывает ладони:
— Ты его любовница, но ни в коем случае не служанка! Не пытайся следовать за ним, как собачка за любимым хозяином!
Мои пальцы стискивают ножку бокала. Как хорошо, что он сделан из серебра! Стеклянный, пожалуй, я сейчас раздавила бы. С этой женщиной с ума сойти можно!
— Мадам, уверяю вас…
— Милочка, для тебя я просто Антуанетта, договорились? Уверена, скоро мы станем добрыми подругами!
— Вы думаете, это хорошая мысль? Учитывая охлаждение между вами и вашим сыном.
Тень ярости омрачает ее лицо, но лишь на миг.
— Быть может, — говорит она, — именно ты и поможешь нам заново навести мосты.
Я ставлю бокал на столик и смотрю на мадам Иверн самыми что ни на есть невинными глазками.
— Так вот, значит, почему вы его там искали! Хотели с ним помириться?
Она не может скрыть раздражения и принимается обшаривать глазами зал, словно желая отвлечься. Я вижу, как ее лицо внезапно смягчается, а глаза в самый первый раз загораются искренним чувством.
— Дорогой мой! — с явным удовольствием окликает она кого-то. — Подойди скорее сюда, я хочу кое с кем тебя познакомить!
К нам подходит высокий, стройный мужчина. У него точеное лицо и темные глаза. Он определенно слишком юн, чтобы быть ее любовником, и все же она называет его «дорогой мой». Он смотрит на меня — опасливо, изучающе — и наклоняется поцеловать мадам Иверн в щечку.
— Исмэй, — произносит она, — я рада представить тебе моего сына, Франсуа Авогура. Франсуа, это Исмэй, новая подруга Гавриэла.
Не знаю, слышал ли он о новой подруге старшего брата, — по его лицу ничего сказать невозможно. Он галантно целует мне руку:
— Очарован вами, госпожа. Все, с кем дружит мой брат, становятся и моими друзьями.
Я бормочу какую-то подобающую чепуху. Мадам Иверн похлопывает по сиденью подле себя:
— Присядь, побудь с нами, мой милый.
— С удовольствием. — Франсуа устраивается рядом с матерью, оказываясь таким образом напротив меня. — Могу ли я противиться двум прекраснейшим дамам этого двора?