Жестокость
Шрифт:
– Диствительно, по правилам так, - одобрил Патрашкин, но тот, который спорил с ним всю свою жизнь, Анишин Иван, подхватил живо:
– По пра-вилам!.. Нам правилов никаких не надоть... Мы их без правилов должны зничтожить, - понял?..
И всем показалось, что это - правда.
– Опять же вышел у тебя расстрел, - укорил Никита Андрея.
– Ну, а то чего же!.. Патроны чтоб тратить...
– Не гожается... Нет...
Медленно двигались они и медленно думали. Гусак гоготал одиноко и упорно на чьем-то дворе, а куры уж сели... Редеть уж начал порядок изб и темнеть небо, когда из одной избы выскочила девка Феклунька и, не разобрав
– Рас-сох-лась!
– строго сказал Матвей Кондратьич, а Никита Фролов, коренной здешний мужик, никуда и никогда из села не выезжавший, уткнул в этот ручей свою герлыгу и сказал разрешенно и найденно:
– Вот!.. Это оно и есть, братцы мои!..
И обвел всех кругом светлым голубым взглядом.
Застыдясь, убежала широкозадая Феклунька в избу, хлопнув истово дверью, а Никита Фролов сказал медленно:
– Вот им что надоть, - слухайте!.. Как они, собаки, над трудом нашим хресьянским, над землицей знущались, будто она не нашим потом-кровью полита, не нам предлежит, а, стало быть, им что ли-ча, то земле их, матушке, и передать живыми: вкопать их в земь по эфтих вот пор (он показал сухую свою, черную, всю из жил и провалов шею), а головы им оставить всем наружи... и бельмами своими пусть на нас лупают... И как они всю жись нашу хресьянскую обгадили, то так чтоб и их обгадить!.. Вот!..
Пожевал беззубым ртом и вновь оглядел всех ясно и найденно.
Постояли недолго старики, представив, как это выйдет, и решили:
– Та-ак!.. Это сказано дело!..
Но вспомнил еще что-то Патрашкин Пров.
– А помните, как межу нам нашу сельскую в башки вбивали?.. Сколько ж это тому, - годов шестьдесят, али помене?.. Мне тогда двенадцать годов было, за других не скажу. Положили нас, мальчишек - девчонок, на межу носом, да та-ак влили по заднице, - бра-ат!.. Ори не ори, - не поможет!.. Это затем, стало быть, чтобы помнили мы на всю жись нашу, игде эта самая межа идеть... Евсевна была тоже... Паранька... Ее Паранькой звали... Рядом со мной ее секли... Ох, и визжала ж девка!.. Ну, опосля нам конхаветов, орехов, жамков всяких, - ешь, не хочу!.. "Будете, - говорят, - межу теперь помнить, сукины коты?" - "Ну, а то, - говорим, - не иначе, как после такой бани забыть нельзя!" А они говорили распахать!.. Межи-то!.. Чтобы ни одной межи нигде... И все, чтобы обчее...
– Это ты к чему?
– хотел было повздорить Анишин, но Андрей Кривой сказал:
– Ведь и я помню... И меня ведь тоже!
– Ну да, и ты был... К тому я, - всех робят на это надо скликать, - до сход солнца поднять: помнили чтоб, как в комиссарах ходить.
– Им жить, не нам... Это ты, диствительно, правильно сказал...
– Знамо, правильно... как нас учили, так чтоб и их...
И обратно к холодной пошли уже молча, но твердо, по ветхой земле, все видавшей, медленно переставляя натруженные за долгую жизнь ветхие ноги.
Канаву для казни решено было выкопать у запруды.
Была в низине за селом в глинистой прослойке запруда, в которой долго, почти все лето держалась дождевая вода. В запруде этой валялись обыкновенно свиньи, плескались гуси и утки... Но немного поодаль земля уже шла мягкая супесок. В этой-то мягкой земле около запруды и копали канаву, пока светила луна, назначенные стариками.
Дело это было нетрудное, и справились с ним за какой-нибудь час.
Копали молча и споро, по-рабочему
VII
Один из четырех сумрачно говорил одному из шести - рязанцу:
– Мы что ж?.. Мы - совсем ничего... Проезжали тут мимо такие, как вы, говорили: "Товарищи, гарнизуйте на месте Советскую власть!.." Ну, мы, конечно, гарнизовали...
– Вы бы им пониже поклонились, старикам своим: "Так, мол, и так, ошибочка у нас вышла, дорогие папаши, простите!.." Они бы, глядишь, и простили, - заулыбался криво рязанец.
– Не-е!.. Ку-уда!.. Так рассерчали, - стра-асть! Теперя нам то-ошна дорожка будет!
Это скулил сухорукий председатель комбеда. Он был утлый на вид парень, - верблюжьи губы, утиный нос, а голова с перехватом, как лежачая просвирка печаткой вперед, и глаза выпуклые, как у близоруких.
Теперь они были натруженно красные, эти глаза, и всё изумленно мигали.
– Видать, что не из очень ты умных, - решил, оглядев его всего, рязанец.
– Очень умных у нас игде взять?..
– Ось, слухай, - тем временем вполголоса говорил другому полтавец, - чи такi дурни у вас тут живут, що им абы сiрое, то и вовк... Шо вiн, партийный, чи шо, - от той лядачий?
– и кивнул на сухорукого.
– А ты, значит, по-русскому балакать не можешь, - отозвался тот не без насмешки.
– А я, видишь ли, по-хохлацки не понимаю.
– Гм... А революцию понимаешь?
– Это дело совсем особое... Потому как я сам год пять месяцев во флоте служил.
– Без году пять месяцев?.. Много!
– Так что вашего брата-хохла мы тоже знаем отлично... "Самоприделение народностей без анекси и контрибуции!.." Зна-аем!.. Уче-ены! Как зачали в семнадцатом году определяться, черноморский флот делить, - так они себе, ваши хохлы, "Кагул" забрали!.. Ну, молдаванов у нас восемьсот человек нашлось, - тем давай "Волю", - дредноут самый лучший. "Мы, - говорят, - на нем свой флаг выкинем!.." А мы тогда, - великороссы назывались, - собрались это всего-то нас девяносто человек на весь флот, - ни одного корабля нам не досталось!.. До того досада взяла! Сошли мы все на берег, анархистами себя объявили да с черным флагом по улицам пошли... А один с дурной головой так даже в море кинулся!
– Видал такого?
– кивнул на него татарину полтавец и уж заискрился весь, чтобы отмочить шутку, но татарин спросил матроса:
– Вы тоже комбед?
– Нет... Ревком.
– Председатель?
– Ну да... а то кто же?..
– И довольно строго наморщил немудрый, но упрямый, четырехугольный, сектантский лоб, закусил заячью губу, поиграл тяжелой челюстью.
Плечи у него были дюжие и шея, как налитая. Одет он был в матроску и сподники - по-домашнему.
Остальные двое здешних держались вместе и лицами были схожи. Оба кудреватые, веснушчатые, мелкозубые; глаза беспокойные, мышиные. И когда они перекидывались отдельными словцами насчет комиссаров, то понять их было невозможно.
– Это там какие?
– спросил сухорукого еврей.
– Ваши или же чужие?
– Наши... Братья они...
– Помолчавши, добавил: - Воры.
– А-а!.. За бандитизм тут сидят?
– догадался еврей.
– Не-е... Это тоже комбед.
И совсем понизил голос до шепота:
– Из-за этих двух чертей и я-то сижу... Конокрады... Их сколько время в острогу держали, а как тюрьмы открыли, и они, вот они, тут! Так зачали главировать - ку-да!.. Всю правилу наизуст знают, что и как делать... Весь народ поразорили!..