Жил человек
Шрифт:
Исторические полотна и фантастика только подтверждают это: и в далекое прошлое и в еще более далекое будущее историк и фантаст вглядываются с позиций нынешнего.
...Все это, наверно, читается долго, - как ощущение, как мысль проносится мгновенно. Прислушиваясь к тишине - угомонилась, утихла районная гостиница, - я кладу на стол, под ровный круг света бумагу и наискосок, развешивая над ней облака табачного дыма, пишу:
ПИСЬМО МОЕМУ ЧИТАТЕЛЮ
Дорогой друг!
Договоримся поначалу, что будем - на Вы. На шестом десятке люди становятся несколько старомодными, щепетильными, да и никогда "тыканье" без разбора, направо и налево, не было признаком ни простоты, ни тем паче - вежливости. Не говоря уже о тех случаях, когда руководящее
В книгах обычно не принято вот так, напрямую, обращаться к своему читателю. Очень возможно, что неодобрительно отнесутся к этому письму критики, строго стоящие на страже жанровых законов, - они, эти законы, существуют, и, сознаюсь, не мне бы их нарушать. Допускаю также, что мой будущий редактор, прочитав письмо, пресловутым красным карандашом поставит огромный знак вопроса: а нужно ли оно?
Но - если уж с первой страницы пригласил Вас быть соучастником поездки в Загорово - воспользуюсь и возможностью поговорить с глазу на глаз. Тем более что разговор наш - о самом главном: о детях.
Взволновали меня эти лаконичные записи в альбоме, - убежден, что не оставят они равнодушными и Вас. Помните, начинаются они с восемнадцатого года?
– мы с Вами родились попозже, но по книгам, кинофильмам, по песням и рассказам родителей знаем "боевой восемнадцатый" так, словно сами переживали его. Первый год Советской власти - скрытое и открытое сопротивление всем ее усилиям; притаившиеся, как клопы в щелях, сытые обыватели, выжидательно прикидывающие: а куда повернет?
Уходящие на фронты отряды красных добровольцев и бесконечные очереди к булочным, где былые запахи сдобы сменились кисловатым духом пайкового хлеба. Война, интервенция, мятежи, и в такое время Совнарком принимает декрет об организации детских домов. Советская власть не хочет, не может допустить, чтобы дети - будущее страны - пухли от голода, давили тифозных вшей, попрошайничали, ехали, гроздьями повиснув на буферах и подножках теплушек, - в поисках своих Ташкентов, городов хлебных...
Во исполнение декрета в уездном городе Загорове люди в кожаных куртках, обходя улицу за улицей, прикидывали, какое помещение занять под детский дом. Чтобы - надежней, покрепче. Покои игуменьи?
– очень даже подходящие. Мать игуменья громы небесные мечет, монашки, как черные кошки, шипят. Ничего, управимся - вовсе эту лавочку прикроем: бога нет, религия - опиум для народа! Устраивайтесь, ребятишки; ваши отцы погибли за революцию революция не забыла про вас. Растите, учитесь. Со жратвой пока туговато наладится, кусок хлеба есть, чечевица да овес - какой-никакой, а приварок. Погодите, малые, - все у вас будет!..
Принимались ли подобные декреты когда-нибудь и гденибудь раньше?
Зато мы с Вами, ровесники Октября и уже сами вырастившие своих детей, хорошо знаем другое: поболее пятидесяти лет, что существует наше государство, миллионы советских детей щедро пользуются всем, что имеет и чем располагает страна. Им - самая спелая виноградная кисть, если даже ее приходится доставлять самолетом в заполярный Норильск. Им - наши теплые мори, с дворцами-санаториями, им - новые, полные света школы, спортзалы, бассейны, детские театры, лгузеи, книги...
Вспомните, какая веселая суматоха царит в начале лета на центральных площадях городов, откуда один за другим отходят в пионерские лагеря автобусы с красными флажками и далеко видными предостерегающими транспарантами: осторожно - дети. Вспомните, как, не глядя на светофор, перекрывает милиционер самый людный перекресток и детский сад, взявшись за руки, с достоинством шествует через улицу, под самыми колесами нетерпеливо урчащих машин: дети. Вспомните, наконец, как светлеет в зале, где проходит торжественное заседание, когда в белых кофточках и рубахах с кумачовыми галстуками -
Тогда, мой друг, объясните мне - не могу понять, отказываюсь понимать почему на нашей прекрасной земле, этом пока единственном обиталище существ разумных, шагнувшей от варварства до звезд, - почему на такой земле методично убивают детей? Перестают убивать в одном месте - начинают убивать в другом. Убивают с применением новейших достижений науки и техники, - если в подобных случаях науку и технику можно еще называть этими благородными словами. Осколками - чтобы их свистящими ножами изрезать, искромсать ребячье тельце. Напалмом - превращая нежную плоть в серый пепел.
Бомбами - разбрызгивая по траве кровавой кашицей то, что секунду назад было ребенком. Не могу понять, как летчик, вернувшись с такого "боевого" задания - сам видел в кино, - деловито пересчитывает получку, заботливо отправляет перевод семье: чтобы его дочь аккуратно пила по утрам свой лимонно-апельсиновый сок и прилежно училась хорошим манерам. Не в состоянии понять, как может президент, подписавший раздутый военный бюджет - профинансировав новые убийства, - спокойно играть, забавляться со своим младшим сыном. О, разные там дипломаты, политики, переводчики, - дайте же однажды возможность нам - просто людям - прямо спросить господ всяких президентов: сколько же это может продолжаться?
А если и ваших - так?.. Нет, земляне! Пока безнаказанно убивают детей все человечество должно чувствовать себя оплеванным. Давайте же смоем со своих угрюмых лиц кровавые харчки войны - человеческому лицу пристала улыбка, а не гримаса боли!
Еще, мой друг, мне надо бы поговорить с Вами о другой категории: о тех, кто, правда, не убивает детей, но калечит - бросает их. Вижу, как удивленно приподнялись Ваши брови: очень уж резко, безо всякого перехода, чуть ли не на одну доску с убийцами, и тем более что подобных-то и у нас предостаточно. Нет, нет, не беспокойтесь - никаких таких аналогий, просто механическая, так сказать, очередность. Хотя признаюсь Вам: в бою, доведись, я предпочел бы иметь дело с явным врагом, нежели с соседом по окопу, оставившим своих детишек. Снова предвижу Ваше возражение - чересчур уж крайняя точка зрения. Что крайняя - согласен, но я отстаивал и буду отстаивать ее: есть вещи, которые нужно называть своими именами. Называю: с врагом знаешь, как вести себя и что предпринимать; со вторым - ничего не знаешь, как никогда полностью и не положишься на него.
Если уж он отказался, бросил свою кровь, то почему же - моментально найдя сотни убедительных доводов-оправданий, - в трудную минуту не бросит соседа, товарища, Родину?
Не торопитесь, друг мой, - я не ханжа, я не о тех редких единичных случаях, когда человеку ничего другого не остается; знаю, что некоторые болезни личной жизни лечатся не терапией, а хирургией. Причем и в этом случае наибольший урон несет третья сторона - ребенок.
Сейчас я - о других. О тех животных в штанах и юбках, у которых все от стада и ничего - от сердца. Которые назубок знают все права и плюют на элементарные обязанности. Отстаивая свободу любви и, тем самым, скопом оправдывая этих порхающих недоносков, однажды мало симпатичный мне человек в жестоком споре сослался на...