Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Танич Таня

Тут уже я, изначально приуныв от признания Вадима, не смогла сдержаться и рассмеялась, представив его важных коррумпированных муз за работой. А ведь верно, если хорошенько подумать, то еще неизвестно, кто кого жалеть должен. По крайней мере, я, успев хорошо познакомиться с писательской кухней, вынуждена была признать факт — провести линию, разделяющую человека творческого и сумасшедшего иногда было довольно тяжело.

— Вот умеешь ты убеждать, Вадим. Теперь я тебя послушала, и мне срочно захотелось стать нормальной и избавиться от своего писательского завихрения, — попыталась поддержать я шутливый тон беседы, но вместо этого натолкнулась на его сердитый взгляд.

— А вот об этом даже не думай. Ни в штуку, ни в серьез. Что глазами

захлопала? Или успела забыть мою реакцию на твое нытье о том, чтобы бросить писать? Знаешь, Алексия… Хоть я злостный журналюга и не страдаю тонкой душевной оганизацией, но есть и во мне одна странность, никак не могу понять, в награду или в наказание. Я, как ты заметила, падок на таланты. И не просто хорошо вижу их, а нутром чую, они мне, как коту сметана. Любил и люблю людей, внутри которых ярко горит эта искра — она привлекает, будит желание вылепить в человеке крепкий хребет, который не сломается. Потому что жизнь бьет таланты, Алексия, так, как она редко бьет других. Не знаю, в чем тут причина, может это плата такая за способности выше среднего, я не копался в этом. Меня больше интересует, как сделать так, чтобы талант не потух и не протух. Я видел и такое, не один раз — отвратительное зрелище, хочу тебе сказать. И я бы очень не хотел, чтобы с тобой случилось то же самое. А ты, я вижу, уже на полпути к тому, чтобы разбазарить себя по пьянкам-гулянкам и прочей непотребщине. И это вдвойне обидно, ведь, как ни крути, а ты — самый лучший мой проект, и этот огонек таланта в тебе… Он как-то особо мне по нраву, — чувствуя, что разговор снова заходит в слишком откровенное русло, Вадим нахмурился и, сунув руки в карманы, медленно двинулся вниз по заснеженной улице. — Нет, писательница, что ни говори, а с тобой опасно общаться. Вечно скатываешься в какие-то лирические задушевности, которые ни к селу, ни к городу. Ладно, чтобы снизить градус сопливости перейдем к моему любимому методу — раздаче отрезвляющих тумаков. Давай, рассказывай, каких блох ты нахваталась без меня, будем решать, как тебя лечить.

И я почувствовала, как снова теплеет в груди, будто тот самый огонек таланта, о котором говорил Вадим, начинает разгораться после того, как едва тлел последние полгода. Час за часом пролетали незаметно — мы, продолжая разговор заходили погреться в ночные кофейни, и я постепенно признавалась Вадиму во всех своих проступках и слабостях. Так он узнал, что я совсем забросила наш сайт и давно не общалась с теми, о чьих проблемах писала в своей книге, что внутри меня — пустота, ни идеи, ни наметки на следующий роман, и все, что я пишу сейчас — лишь статьи по работе. Да и то, выходили они такими бездушными и механическими, что наш рассеянный редактор Руслан, превозмогая смущение, пытался поругать меня, но ограничился только горестными восклицаниями: «Эх, ну что же ты!» и «Ну, как же так можно, а?»

Вопреки моим ожиданиям Вадим не спешил ругать меня, лишь продолжал молча хмуриться, кутаясь в большой вязаный шарф, а после окончания моих рассказов выдал вердикт, что ситуация, конечно, запущенная, но пациент скорее жив, чем мертв. И если не захочет оживать, то придется будить его электрошоком.

Словно вторя нашим разговорам о скором пробуждении, начал просыпаться и новый день — так я с удивлением заметила, что уже светает и ночь осталась позади. Ночь, полная важных слов и признаний, в которой мы оба смогли переступить через себя, оставив позади старые обиды и страхи.

С улыбкой глядя на несмелый луч по-зимнему скромного солнца, пробившегося из-за крыш многоэтажек, мне хотелось верить, что этот рассвет — утро новой жизни. Той самой жизни, в которой я смогу собрать воедино две важные части моей головоломки — счастье с Марком и счастье творчества. И тогда картина этого сложного паззла окончательно сложится, и все проблемы будут решены.

Мы попрощались с Вадимом у моего нового дома, в квартале, к которому я так и не смогла привыкнуть и всякий раз удивлялась,

вспоминая, что именно здесь я теперь живу. Он не стал провожать меня до самых дверей квартиры, и я прекрасно понимала его чувства. Точно так же Марк при переезде просто прислал за мной машину, лишь бы не заходить на территорию соперника, где все напоминало о его силе и влиянии на меня.

Когда-нибудь мне удастся решить и этот конфликт, думала я, поднимаясь в лифте и рассеянно проводя пальцами по кнопкам. Если я смогу снова начать писать, все обязательно наладится, по-другому и быть не может! В кармане, согревая и будоража радостные предчувствия, лежал сложенный вдвое листок, на котором Вадим набросал пару-тройку мероприятий, обязательных к посещению и не имеющих ничего общего с тем гламурным протиранием штанов, которым, по его словам, я занималась последние полгода.

Как и раньше, мой всесильный наставник предпочитал лечить хандру и уныние свежими впечатлениями, потому что творчество, по его давнему убеждению, могло разбудить лишь особенное настроение — то самое, которое не возникает вдруг. И я была полностью согласна с ним, безоговорочно веря, что и на этот раз его действия приведут меня к новому прорыву.

А еще через несколько часов ко мне прилетал Марк. И эта чудесная бессонная ночь, казалась мне лучшим предзнаменованием перемен, которые должны были случиться с нами. Какими они будут, как повлияют на нашу жизнь, нам только предстояло узнать. Но уже сейчас я понимала одно — если и в этот раз шаткий карточный домик моих смелых надежд рухнет, то под его обломками будет погребено все, что мне дорого. Для еще одной попытки собрать все заново у меня просто не будет сил.

Увлеченная этими радостными и тревожными мыслями, я не заметила, как задремала, положив голову на скрещенные руки за столом, которому только предстояло стать моим новым другом по писательскому делу.

Меня разбудили слепяще-яркие лучи стоящего высоко в небе солнца и Марк, проникший в нашу квартиру неслышно и тихо, словно опытный вор.

— Просыпайся, — его шепот пробежал по моим нервам, будто электрический ток. — Просыпайся, Алеша. Я вернулся, как и обещал. Видишь, как все быстро и просто.

Одного взгляда на его лицо хватило, чтобы понять, что все далеко не так просто, как он утверждал. Я сразу поняла, что Марк очень устал и тоже не спал накануне, но веселые огоньки, горевшие в глазах, лучше любых слов говорили о том, что эта разбитость — совсем небольшая цена за возможность снова быть вместе.

— А что, именно здесь теперь наша новая спальня? — успел с улыбкой переспросить он, указывая на стол, прежде чем я, не пытаясь сдержать своей радости, порывисто обняла его, едва не сбив с ног.

Наши долгожданные выходные, полные радости и счастья, снова пролетели быстро, ярко, безумно. Не успел Марк приехать — и вот ранним утром понедельника ему снова нужно улетать первым рейсом, чтобы уже через несколько часов оказаться на работе.

— Зато мы выиграли еще одну ночь, Алеша. Вот что самое главное, — с улыбкой успокоил он меня, обнимая за плечи перед зеркалом и отвлекая от попыток замаскировать круги под глазами, еще больше проступившие за эти два дня.

Но это была счастливая бессонница, напоминавшая время в выпускном классе, когда мы так же мало спали, но были полны энергии и сил. Я надеялась прийти в себя уже в редакции, где меня ждал водоворот событий и вспоминать об усталости будет некогда. Хотелось надеяться, что и Марка взбодрит новый день, но, откровенно говоря, я не очень-то в это верила. Уж очень не походила его работа, представавшая в моем воображении застенками темниц и пыточных камер, на заряжающее жизненной силой место.

Но я не хотела серьезно переживать об этом. Главнее были наши последние минуты вместе, после которых снова последовали суматошные побеги на такси, стойка регистрации и зал аэропорта, наше прощание, час полета Марка — и мое возвращение в город в шумной толчее извечных понедельничных пробок.