Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Танич Таня

— Куда путевку — на Сейшелы? — не веря своим ушам, переспросила я.

— А хоть бы и на Сейшелы, а что? Думаешь, я бы не поехала? Что, раз я не молодуха, так меня на Сейшелы не пустят? Девонька, по уму надо мерить людей, по уму и разумению! Вот у тех тощих крокодилиц, которые там задницами виляют, хоть один сборник стихов вышел? Нет! А у меня сколько вышло? Что сделали их родители в своей жизни, а? Научили своих детей воровать? А мои, мои-то сколько всего сделали! А они? Стыдоба! Им же ликбез еще надо проводить! Вот захожу недавно к одной такой, к соседке, подписи собирать на разбирательство в ЖЕКе, а она мне что? Говорит, Клавдия Витольдовна, всю голову сломала, не знаю, какой купальник одеть — красный или синий! Слышь, что говорит —

одеть! Кого одеть, говорю, купальник? Во что ты его, деточка, одевать собралась-то? Или, может, ты его все же на-деть хочешь? На-деть, говорю, хочешь на себя? А она смотрит на меня, как дурочка и опять спрашивает — так какой, значит, купальник, красный или синий? Нет, ну представляешь, а? И это она, отродье необразованное, летит на Сейшелы, а не я! Первым, небось, классом, летит! Это по ней, по овце безграмотной будут судить о нашем обществе, а не по мне! Ты только подумай, как о нас обо всех после таких вертихвосток думать будут? А так и будут думать, что мы тут все из одного теста — одеваем и ложим! И ездим на метре, наряженные в польта!

— Так она же не по-русски будет говорить, никто не узнает, что она такие ошибки допускает, — попыталась утешить я Клавдию Витольдовну, но вместо этого вызвала новый всплеск негодования.

— Ну и что, раз не по-русски? По-твоему, можно вот так иностранкой прикинуться и не видно, что ты деревня необразованная? Видать, за версту видать рожу глупую, можешь мне поверить! Зато у них, у таких рож — все деньги мира! А мы с тобой, такие грамотные и начитанные, подохнем в нищете, пока они на Сейшелах будут с аборигенами под пальмами в синих купальниках выплясывать!

— Клавдия Витольдовна, мне кажется, вы все-таки сгущаете краски. Пока у вас есть трехкомнатная квартира в центре столицы, вы в любом случае не умрете в нищете.

На внучку писательской династии откровенное упоминание о бессменном источнике ее доходов возымело почему-то удручающее действие.

— Вот, опять моей квартирой глаза мне колют! Да, не подохну — так за эту квартиру мои отцы и деды кровью и потом заплатили! Сколько им порогов обегать пришлось, сколько прошений и заявлений подавать! Так что да, я, может и не подохну, а вот ты — подохнешь! И нечего мне завидовать! Я не как те буржуины, которые на ворованном спят и в ус не дуют! Я чужого не беру, но и свое не отдам, ясно тебе?

— Ясно, — пытаясь удержаться от смеха, который вызвали во мне подобные прогнозы, подытожила я. — Видите, как все хорошо получается — вы можете не переживать о своем будущем, да и о моем тоже не надо. До нищеты нам еще очень далеко, по крайней мере, пока продаются наши книги.

— Ой, да не смеши ты меня — книги продаются! — Клавдию Витольдовну категорически не устроил мой радостный вывод. — Сколько там их продается? Кто их нынче покупает-то? Да нам на хлеб с маслом не хватит от этих продаж! Хотя, на какое там масло? На один хлеб даже не хватит!

— Ну-у, не знаю. Мой роман довольно неплохо…продается… То есть, покупается. В общем, на полках не лежит… — мне почему-то стало очень неловко от того меркантильного русла, в которое свернул наш разговор.

— Вот-вот, сама же говоришь — то ли неплохо, то ли нехорошо! — тут же переворачивая смысл сказанного, засмеялась моя собеседница, радуясь тому, что дела обстоят не лучшим образом не только у нее.

И тут я, наконец, поняла простой рецепт ее счастья, а так же подобных ей вечных страдальцев. Если бы во всем мире не осталось ни одного довольного жизнью человека, Клавдия Витольдовна смогла бы, наконец, успокоиться. Тогда каждый мог бы бесконечно жаловаться на свои проблемы, упырей-соседей, хамское государство, отсутствие денег и не козырять бесстыдно прекрасным настроением и личным счастьем. Только тогда ее бы понял каждый встречный и вместе они бы слились в могучую печальную волну, способную захлестнуть всю планету.

От одной только мысли о подобной картине я не смогла сдержать желание немного

пошатнуть унылое мировоззрение Клавдии Витольдовны.

— Да нет, вы не поняли меня. Неплохо — значит хорошо. Именно хорошо, Клавдия Витольдовна. У меня… только попробуйте спокойно принять этот факт — у меня все хорошо. Представляете, какая наглость? Все — и вдруг хорошо! Я ни в чем не нуждаюсь, ни на что не жалуюсь. Так что, можете не записывать меня в свои ряды несчастных и обездоленных, тем более, что несчастной и обездоленной вы являетесь больше на словах, чем на деле.

— Да что ты говоришь-то, деточка! Все хорошо, значит? Это ты, что ли, на Сейшелы летишь — или моя соседка, носками на рынке торговавшая и замуж за бандита выскочившая? На что ты себе своими писульками заработала? На машину? На квартиру? На безбедную старость? У тебя, знаешь, почему все хорошо? Потому что с головой все очень плохо, поняла? У таких блаженных, как ты вечно все хорошо, даже если они в тряпках под забором лежат — бутылочку пустую нашли, солнышко на стекле играет, а они радуются, смеются. Таких, если начистоту говорить, в специальных домах для психических держать надо. А не отлавливают вас только потому, что вы тихо дурью маетесь, и на людей не кидаетесь, как буйно помешанные.

Я с удивлением смотрела на Клавдию Витольдовну, понимая, что она всерьез считает меня душевнобольной, даже не думая скрывать снисходительное презрение и жалость. Чувствовать, что тебя жалеет карикатурная, словно сошедшая с картинки, старушка Шапокляк, было не очень приятно. И я, теряя остатки терпения, решила больше не кривить душой, а отвечать так же прямо и откровенно.

— Клавдия Витольдовна, так смело рассуждая о ситуации, которой совсем не знаете, можно попасть пальцем в небо. Мне жаль, что я не оправдаю ваших надежд о полоумной бродяжке, но поверьте, в деньгах и прочих материальных радостях я не нуждаюсь до такой степени, что могу позволить себе вообще не работать. И писать, о чем хочу и когда хочу, не заглядывая в чужие карманы. Мне это попросту неинтересно. И кто куда ездит на отдых — в Пущу Водицу или на Сейшелы — тоже. Я действительно довольна тем, что имею и считаю, что жизнь отсыпает каждому человеку счастья ровно по вере его в это самое счастье. Так что продолжайте и дальше жаловаться и обвинять всех в несправедливости. Больше доказывать я вам ничего не буду. Мы с вами существуем в двух разных мирах, только я охотно верю в ваш, а вы в мой — нет, поэтому никогда в него не попадете.

Уже к концу последней фразы мне стало ясно, что, несмотря на горячий пыл, с которым я начала, на долгий спор моего запала не хватит. Я просто смертельно устала от тесного общения с компанией, которая, как ни старайся её понять или приукрасить, все равно оставалась сборищем людей, страдающих различными формами высокопарного маразма.

А вот Клавдия Витольдовна, несмотря на тщательно отыгрываемую роль обездоленной страдалицы, оппонентом оказалась более стойким, и восприняла мой выпад с иронией и даже интересом. Глядя на озорную улыбку, внезапно засиявшую на ее остреньком и въедливом лице, я действительно засомневалась в том, что ее хоть немного задели мои слова.

— А, все понятно! Теперь мне все понятно, так сразу бы и сказала! Ты, видать, как моя соседка — замуж удачно вышла? Мужик богатый попался? Ну, в твоем случае да, можно сказать, свезло, я уж не спорю, раз такое дело. Хотя странно как-то — ворье и бандюганы предпочитают девок таких, знаешь, в теле, кровь с молоком, чтобы здесь было, и здесь, — Клавдия Витольдовна активно зажестикулировала перед собой в районе груди, после чего принялась расписывать замысловатые пасы чуть ниже пояса. — Но… — скептически оглядев меня, она шумно вздохнула, — видать и на такое нашелся ценитель. Может, ему твоя начитанность понравилась, или другие скрытые таланты, а? — резко переходя на доверительно-интимный тон, она игриво ткнула меня пальцем в бок, от чего я подпрыгнула, едва не расплескав свой коктейль.