Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Танич Таня

Я, как и вчера, не пыталась возражать, видя, что Марк находится на грани едва сдерживаемого желания крушить и разрушать. Поэтому предпочла не уточнять, что для меня тоже нет большой разницы между представителем и адвокатом. Более того, я всегда думала, что это одно и то же.

Еще раз громко выругавшись, что случалось с ним крайне редко, он прошел в ту часть квартиры, которая выполняла роль кухни и, молча сварив нам крепкий кофе, выпил свою чашку, задумчиво глядя в окно.

— Мне надо выйти на пару часов, Алеша. Не люблю этого признавать, но сам я не могу придумать, как заткнуть рот всем этим… — он снова брезгливо поморщился, подтверждая мою догадку, что теперь «журналист» звучит для него еще хуже, чем «писатель». — Нужно сделать пару звонков, а если выйдет, то и встретиться

кое с кем. Не могу сказать, что я очень хочу это делать… Но по-другому никак.

И впервые за все время, прошедшее с далекого дня нашего знакомства, я обрадовалась тому, что могу хоть ненадолго остаться одна, без него. В мыслях у меня как раз созрело подобие плана, как можно прорвать вынужденную блокаду, и я была рада, что не придется ничего придумывать, чтобы отвлечь внимание Марка.

Он же, будто почувствовав мои намерения, остановился на самом пороге и, пристально глядя в глаза, повторил:

— Я очень не хочу оставлять тебя одну. Мне не по себе от того, что приходится закрывать тебя здесь даже без телефона. Но пойми — сейчас он может больше навредить, чем помочь. Кого ты хочешь услышать? Своих друзей, которые будут тебя жалеть, не предложив реальной помощи? Еще с десяток репортеров, которые будут доставать идиотскими вопросами? — Марк словно нарочно игнорировал фигуру Вадима, даже не вспоминая о нем и подчеркивая этим, что ставит его в один ряд с теми глупыми корреспондентами, которые только и могут, что перевирать факты. — Поэтому я… прошу тебя, — вновь запнулся он на слове «прошу», — не наломай дров. Просто оставайся здесь, спокойно и тихо. Дождись меня. Я очень скоро вернусь.

И он, словно лишая себя времени на дальнейшие раздумья, быстро развернулся и вышел из прихожей, неаккуратно и громко хлопнув дверью.

В любой другой момент я бы только больше расстроилась из-за того нескрываемого волнения, в котором пребывал Марк — я знала, как гадко может быть у него на душе, когда он теряет способность справляться с ситуацией. Но не сейчас. Сейчас нужно было использовать каждую свободную минуту, которая у меня оставалась.

Консервативность Марка снова сыграла с ним злую шутку. Упорно воспринимая телефон как самое надежное средство связи с миром, он совсем забыл об интернете, который, по его мнению, был просто игрушкой, источником не всегда надежной информации. Именно эта твердая убежденность помешала ему перекрыть мне последний способ достучаться к друзьям и знакомым.

Не медля больше ни секунды, я уселась к компьютеру и защелкала кнопками, вызывая на экран окно браузера и электронной почты. Больше всего я боялась даже не новых сообщений на мою многострадальную тему, а того, что связь внезапно выйдет из строя или того, что Марк тайком отключил интернет перед уходом. Но нет — он действительно забыл об этом, и вскоре мне удалось открыть и собственный почтовый ящик, и страничку блога, просмотр свежих комментариев на которой я оставила на потом.

Сначала нужно было написать Вадиму с просьбой ответить на почту — и вместо долгих объяснений я просто скопировала пару ссылок на сегодняшние и вчерашние сообщения. После этого, облегченно выдохнув, я открыла письма от друзей, рассказывавших о новостях, которые для меня новостями уже не являлись: о том, что пронырливый журналист продолжает навещать наше литкафе, о том, что кое-кто из общих знакомых согласился на интервью (значит, скоро должны были выйти новые статьи) о том, что пострадавших «детишек» сегодня выписали из стационара и, что кроме репортера, меня искала какая-то женщина, настроенная весьма агрессивно, вероятно еще одна мать кого-то из жертв моего неприличного творчества.

Ничего нового из этих утешений и рассказов я не почерпнула. Мне даже не стало легче или приятнее из-за того, что друзья продолжают обо мне беспокоиться. Может, я впала в подобие прострации, приглушив все чувства и не слишком вовлекаясь в происходящее ровно до того момента, пока не получу ответ от Вадима. А, может, я не ощущала ничего потому, что волнение и забота в этих письмах сквозили фальшивые, неискренние, для галочки.

Я не могла избавиться от ощущения, что за всем этим показным сочувствием скрывается

едва сдерживаемое любопытство довольных зевак, которым посчастливилось стать очевидцами публичного скандала. И, несмотря на все притворные охи и ахи, втайне они получали удовольствие от происходящего, воспринимая его как шоу. Зрелище было увлекательным и непредсказуемым, как гладиаторские бои. И если всеобщий любимец вдруг окажется повержен и забит грозным противником — значит, так тому и быть. Они посмеются над его былыми удачами и отправятся по домам, быстро переключившись на другие события, в надежде не пропустить еще что-нибудь увлекательно-скандальное.

Поэтому, открыв папку отправленных писем и убедившись в том, что мое послание Вадиму было доставлено по адресу, я спокойно закрыла почту, равнодушно отвернувшись от волны утешений и липового сопереживания.

Теперь мне надо было заняться моим блогом, который я завела после того, как рукопись была отправлена в издательства. Тем самым блогом, благодаря которому роман был выпущен и который познакомил меня с людьми, так же, как и мой герой, страдавшими от саморазрушения.

Я не любила возвращаться к этому электронному дневнику, чувствуя, что предала поверивших мне, сначала восприняв их проблемы близко к сердцу, а потом полностью отстранившись от общения. Так что за комментариями к записям я не следила давно, иногда лишь вяло удаляя какие-то совсем безумные послания или рекламу. Но то, что я увидела сейчас, превзошло самые худшие ожидания.

За прошедшие два дня атмосфера в блоге накалилась благодаря посетителям, привлеченным статьей, приводящей ссылку на «скандальный дневник». Дискуссии, бурно разгоревшиеся два года назад из-за характера и поступков моего героя, вспыхнули с новой силой. И то, что творилось сейчас, не шло в сравнение с первоначальными даже самыми агрессивными комментариями.

Еще тогда некоторые читатели не восприняли выбор моего героя и осудили его. Но это были аргументированные мнения, пусть и с жесткими оценками, споры, за которыми было интересно следить. Теперь же я столкнулась с истерической и бесконтрольной волной слепой ненависти, которая захлестнула меня, едва я начала читать свежие сообщения.

Голос разума тихо и безуспешно пытавшийся шептать, чтобы я немедленно прекратила чтение, вскоре умолк. Меня не могли утешить банальные мысли о том, что все проходит, и это лишь массовая истерия толпы, поддавшейся на манипуляции журналистов, умеющих разжигать огонь беспроигрышными запугиваниями: «А вы уверены, что ваши дети сейчас в безопасности?»

Именно они — заботливые матери, любящие жены и ревностные хранительницы домашнего очага стали теми, кто проклинал от души, желая медленной смерти в муках уже не моему герою, а мне — автору преступного чтива. Часто это были даже не законченные комментарии, а обрывки мыслей, написанные с ошибками, не до конца, и все они звенели возмущением и ненавистью. Видимо, их писали на бегу, тайком от семьи, и чувства, которыми дышала каждая буква этих посланий, разили наповал.

В утешительных письмах от друзей я не нашла ни одного мало-мальски искреннего слова, а вот авторы злых комментариев были предельно честны в своих пожеланиях, которые обрушились на меня сразу, ослепляя и оглушая, лишая возможности дышать и нанося удар за ударом, один за другим. Я не могла противостоять этой разрушительной силе, даже цепляясь за высказывания тех, кто призывал успокоиться и не делать поспешных выводов. Эти слабые голоса тонули в кипящем потоке ругательств, которыми осыпали меня женщины, готовившие по утрам блинчики для любимой семьи и учившие детей быть добрыми и решать споры без кулаков.

«Как таких сволочей только земля носит?»

«Сижу у кроватки малыша и плачу… Мне страшно за него… А писательницу эту надо на электрический стул посадить… Чтобы жизнь нашим деткам не портила»

«У самой-то детей точно нет! Бездетная она! Вот и бесится, со свету сжить наших сыновей и дочек хочет!»

«Большой это грех, его уже ничем не замолишь. Бог ей судья!»

«Да расстрелять ее надо, без суда и следствия. Как при Сталине!»

«Ничего, девочки, ей это так не пройдет! Земля круглая, все вернется, все аукнется!»