Жила-была девочка, и звали ее Алёшка
Шрифт:
Я стала вести себя ещё активнее и громче, раздавая официантам резкие, противоречащие друг другу приказы, громко смеясь над тем, как теперь уже абсолютно все посетители смотрели на меня с презрительным неодобрением. Мне нравилось скандалить, вызывая на себя волну негатива, нравилось с каким испугом люди глядят на шрамы на моих руках, не прикрытых перчатками — это было похоже на занимательный аттракцион, на весёлую карусель, которая кружит голову и заставляет громко хохотать, забывая обо всем, и лететь, задыхаясь от восторга, все выше и выше.
Даже когда ко мне подошёл незнакомый молодой человек и, бережно взяв за локоть, отвёл вглубь кафе, предварительно успокоив официантов, уже не знавших, как от меня избавиться, я продолжала рассеянно хихикать, не
— Алина? Алла? — все пытался угадать неожиданный спаситель мое имя, а все всматривалась в его лицо, тщетно пытаясь вспомнить, откуда я его знаю и знаю ли вообще. Ведь в этом городе я не знала ничего и никого, кроме Марка.
— Алексия, — только и смогла выдохнуть я, чувствуя, что от длительного и громкого смеха у меня сбилось дыхание.
— Да, конечно же! Алексия! Как я сразу не вспомнил, редкое ведь имя! Но я боялся, что обознался… Алексия Казарина?
— Нет! — я залихватски взмахнула волосами, из которых каким-то образом успела вытащить все шпильки. — Алексия Подбельская! Неужели вы меня не знаете? Я — писательница! Вы обязаны, просто обязаны знать меня! Прошлым летом, знаете, я ужасно оскандалилась, но на самом деле не это важно, а важно то, что…
— Да-да, конечно же, это все очень важно, — сконфужено пробормотал мужчина, и тут я поняла, почему его лицо показалось мне знакомым. Кажется, именно с ним мы встречались на одном из торжеств, связанных с работой Марка. Это было зануднейшее мероприятие, куда все приглашённые пожаловали с жёнами, вскоре перейдя от пафосных речей и тостов к разухабистым танцам и песням, и которое мы покинули, как только начались первые игры на раздевание. Помнится, я тогда очень больно уколола Марка замечанием о том, что его круг общения почти ничем не отличается от моего, только вот мои бывшие коллеги-литераторы хотя бы во власть не лезут, и спьяну не принимают решения, влияющие на жизни тысяч людей. И вот теперь один из тех, с кем мы уходили с того званого вечера, смотрел на меня обеспокоенные взглядом, уговаривая присесть и подождать, пока он сделает пару звонков и потом поможет мне добраться домой.
— Вам лучше не гулять одной, в таком состоянии, — заботливо усаживая меня в кресло, заверил он, пристально глядя мне в глаза. — Вы по счёту оплатили?
— Нет! То есть, да… Я не помню… — рассеянно оглядываясь вокруг, я пыталась понять, что происходит, почему мне нельзя никуда ходить и что задумал этот молодой мужчина, казавшийся на первый взгляд довольно приятным и безобидным.
— Хорошо. Ждите меня тут. Я сам поговорю с официантом. Только не ходите никуда, пожалуйста. Я сейчас вернусь и помогу вам добраться домой
Но я не хотела домой, мне было страшно вновь туда возвращаться. Я не желала больше вспоминать о сегодняшней встрече с потаённой частью себя, которая расставила все точки над и. Наоборот, хотелось забыться, растворится, уйти и не думать о том, что моя жизнь — окончательно провалившийся спектакль, и занавес должен быть опущен до того, как скучающая публика начнёт уходить со своих мест прямо посреди представления.
Между тем, мой спаситель вернулся в помещение кафе, и краем глаза я увидела, что он взволнованно говорит с кем-то по телефону. Нетрудно было догадаться, кому он звонит — по тому, какие быстрые и вороватые взгляды он бросал в мою сторону, прикрывая трубку рукой, я сразу поняла, что он говорит с Марком. Вне всяких сомнений, этот молодой человек был ответственным другом и хорошим коллегой. Но для меня в ту же самую секунду он стал врагом.
Меньше всего на свете мне сейчас хотелось видеть Марка — я не знала, что ему сказать, как объяснить своё состояние. Я устала всякий раз в моменты срывов поливать его градом обвинений — неизвестно, кому из нас было больнее зализывать раны после — ему, или мне, переживавшей его боль сильнее собственной. Поэтому, чтобы избежать повторения старой истории, я попросила у нового знакомого разрешения отлучиться в дамскую комнату, и сбежала из кафе через чёрный вход.
Пробираться к нему мне пришлось через кухню, но после
К тому моменту, когда я выбралась на улицу, я снова мало понимала, где нахожусь и куда мне идти. По-прежнему очень плохо зная город, особенно его новые кварталы, я просто шла по дороге, неся в руках туфли, которые пришлось снять, чтобы убежать неслышно и не выдать себя громким стуком каблуков. Очень скоро они начали мне мешать, выскальзывая из рук и, недолго думая, я забросила их в ближайший куст у входа в парк, в который свернула минутой ранее.
Мне вновь стало смешно. Кажется, сегодня, одно за другим, я избавлялась от всего лишнего и наносного, чем окружила себя в последнее время: от надоедающего постоянными напоминаниями мобильного, от туфлей на шпильках, которые я никогда не любила, от уверенности в том, что мне удастся спрятаться от себя самой, изображая липовое благополучие.
Дальше я шла налегке, не оборачиваясь и даже тихонько что-то про себя напевая. Кажется, мне удалось отвести надвигающуюся грозу — вовремя скрыться и избежать встречи с Марком, а на безлюдных тропинках, ведущих вниз к водоему, мне перестали встречаться даже случайные прохожие, косившиеся на меня в недоумении. Спустя еще несколько минут мне пришлось остановиться, чтобы снять чулки, которые изорвались от прогулки по траве и зазмеились вверх по ногам уродливыми стрелками. Мне было неприятно смотреть на них, и, стянув с себя еще один атрибут вечернего наряда, я выбросила их, не глядя, наслаждаясь тем, что земли, наконец, касаются голые ступни.
Это было прекрасное и ностальгическое ощущение — в детстве мне очень нравилось бегать босиком и теперь, ступая по утоптанным пыльным дорожкам, я наслаждалась спокойствием и ощущением повернутого вспять времени. Теперь я, наконец, поняла, когда была по-настоящему, безусловно счастлива. И, если бы мне прямо сейчас предложили вернуться назад по ленте жизни — я, не задумываясь, выбрала бы раннее детство, самый беззаботный период, когда мир за окном казался сотканным из чудес, а каждый день нёс с собой невероятные открытия. Пусть я тогда была неопытна и наивна — пережитый опыт не особо прибавил мне ума, раз итоги, с которыми я столкнулась сегодня, были такими провальными. Пусть я ещё не знала Марка — я и сейчас предпочла бы его не знать, чтобы не причинять боль, не ранить в ответ на его любовь и преданность. Пусть я носила дырявые туфли и растянутые, с чужого плеча платья — сейчас я ни в чем не нуждалась и могла позволить себе все, что захочу, вот только пустоту внутри не могли заполнить даже самые дорогие вещи.
Я была не просто несчастна, я была мертва и пуста внутри. Тот самый мальчишка, с ненаписанной жизнью, изломанный и кривой, был зеркальным отражением меня — и то, что мой истинный облик был скрыт под фальшиво-благополучной оболочкой, не меняло ситуацию. Правда, сколько ее ни скрывай, всегда берет верх, и очень скоро я настоящая просочусь сквозь телесный барьер грязной и мутной жижей мертвых слов, которые отравляли меня, подобно медленно действующему яду.
Поэтому я так радовалась сегодняшнему дню, солнечной погоде и свежему ветру, давно ставшему мне самым близким и понимающим другом. Когда одной ногой стоишь на краю обрыва, за которым зияет чернотой глубокая пропасть, больше всего на свете хочется оглянуться и ещё раз полюбоваться красотой окружающего мира, впитать в себя солнечный свет, способный ненадолго отогнать морок ужасов и ночных кошмаров. Именно об этом я думала, сидя на берегу реки и расслаблено жмурясь, глядя на весело скачущие по воде блики света — последний привет заходящего солнца. Если бы было возможно, я бы замерла так навсегда, в этом тихом и спокойном мире счастья, где всегда продолжается закат, стрекочут кузнечики и негромко играет музыка из кафе на противоположном берегу.