Жила-была девочка, и звали ее Алёшка
Шрифт:
Руки жгло нестерпимо, но я упивалась этим ощущением, потому что другой, жуткий огонь, который выжигал мое сердце изнутри — он погас. Весь удар, грозивший сломать тот самый невидимый стержень, без которого человек не может существовать, взяло на себя выносливое и терпеливое тело. И в эти минуты я была благодарна ему за такую бескорыстную помощь.
Когда мне удалось хоть немного успокоиться, я набросила на плечи старое пальто и отправилась на наш новый курительный балкон, где просидела до самого утра, постепенно опустошая пачку сигарет и стараясь не обращать внимание на неутихающее жжение в руках, с каждым часом становившееся все сильнее.
С первыми лучами позднего декабрьского рассвета я поднялась, стряхивая, будто
Однако, как я ни переживала по поводу того, что выдам себя неосторожным жестом или предательски дрожащим голосом, спектакль мне удалось отыграть на отлично. Семья Ярослава, да и сам он, не сразу заметили повязки, скрытые длинными обтягивающими рукавами моего праздничного платья. И выдали меня не бинты, а частые рассеянные жесты, которыми я пыталась успокоить ноющие ожоги — пока они были свежими, не помогала даже расхваленная аптекарем лечебная мазь. Когда же дело дошло до сочувственных расспросов, я с притворным смехом рассказала тщательно продуманную небылицу о сегодняшней неприятности за завтраком и о старой кастрюле, у которой прохудилось дно.
— Да вы знаете, на самом деле, это мелочи! Все случилось уже у самой раковины, где я собиралась промыть эти, как их — макароны! — вдохновенно врала я, сама немного веря собственным словам. — Случись это парой секунд раньше, и тогда бы на меня вылился вообще весь кипяток! А так половина попала в раковину и лишь немного на меня!
Только полная беспомощность родителей Ярослава в бытовых вопросах помогла мне выдать за чистую монету эту легенду. И даже сам он, внимательно глядя на меня, похоже, не мог придумать никакой другой причины, чтобы объяснить этот несчастный случай.
Ведь не сама же себя я нарочно обожгла, в самом-то деле!
— Алешенька, вы поаккуратнее, пожалуйста! — близоруко и немного по-детски щурясь, Жанна Павловна смахнула с лица прядь светлых волос и перевела взгляд на Ярослава. — Ведь теперь вы с Ярчиком совсем взрослые, настоящая семья! Вам и только вам заботиться друг о друге. Вы уж берегите себя! А в том, что вы будете прекрасной невестой… почти женой моему сыну — я не сомневаюсь! Мы с Боренькой еще не успели поздравить вас с таким важным шагом в жизни. Конечно, для нас этого немного странно, ведь раньше парень и девушка… не могли жить вдвоем… до женитьбы…
— Жанна, это было раньше! — прервал супругу Борис Антонович, нетерпеливо барабаня пальцами по поверхности праздничного стола. — Сейчас другое время, другие порядки, свобода от этих старых условностей. Дети давно вместе, почему бы им и не строить свою жизнь? Алешенька, вы ведь еще со школы с Ярославом дружите?
— Со школы? — чувствуя растерянность от того, насколько перепутаны в этих светлых головах простые житейские вещи, переспросила я. — Ну, почти. С первого кур…
— Со школы, пап, со школы. С выпускного класса, — выразительным взглядом предупреждая, что с родителями лучше не спорить, вмешался в разговор Ярослав. — Так что чувства наши, как это говорится…
— Истинны! — понимая, насколько тяжело в этот раз ему дается вольный полет фантазии, подсказала я. — И проверены временем. И можете даже не сомневаться…
На этом месте Жанна Павловна и Борис Антонович, вдруг, словно сговорившись, дружно зашикали на меня, бурно жестикулируя и всем своим видом выказывая смущение по поводу русла, в которое свернул наш разговор.
— Что вы, Алешенька, что вы! — прикладывая ладонь к груди, горячо заговорила хозяйка дома. — В вас мы никогда не сомневались! Даже и мыслей таких не было! Мы, наоборот, всегда радовались, что нашему Ярчику так повезло с девушкой, ведь он вам по-настоящему дорог, это видно, даже по глазам читается! Материнское сердце, знаете, всегда чувствует фальшь в отношении ребенка.
Я подняла свой бокал с шампанским, чувствуя, что отношусь к пожеланию матери Ярослава с гораздо большей серьезностью, чем обычно.
Немного счастья в новой жизни нам точно не помешало бы.
Спустя несколько часов после наступления Нового Года мы с Яром, с его немногочисленными вещами, легко поместившимися в багажник такси, и коробками подарков от родителей уехали в нашу квартиру.
На новом месте Ярослав освоился очень быстро. Ни его, ни меня не смущало то, что квартирка маленькая и делить нам придется одну комнату — в быту Ярослав был непритязателен и его присутствие почти не ощущалось. Разве что сразу, довольно решительно, несмотря на мои протесты, он отделил себе посуду и всегда ставил ее отдельно от моей, а зубные щетки, расчески и другие предметы личного обихода — просто-напросто прятал. Я понимала, что это не от подозрений в том, что я буду на них тайно посягать, просто, таким образом Ярослав пытался лишний раз подстраховаться.
К счастью, это были единственные признаки того, что он считает себя источником скрытой опасности. В остальном же мне удалось добиться своего — мы больше не трогали тему ВИЧ и того, сколько лет можно прожить с этим диагнозом. Зато мы говорили обо всем, очень много, часто до утра. Сидя на кухне или уже перебравшись в нашу единственную комнату, пожелав друг другу спокойной ночи, мы все равно продолжали болтать, закутавшись в одеяла каждый на своем диване и засыпая посреди разговора, что давало нам новый повод для шуток утром.
В эти праздничные зимние дни я старалась почаще бывать дома, рядом с Ярославом, не тратя времени ни на что другое. Отлучаясь в университет только на консультации и экзамены, которые сдавала очень легко, без привычного волнения и лихорадки, я не смогла оценить по достоинству даже отличные отметки за сессию, которые гарантировали мне повышенную стипендию в следующем семестре. И даже громкие похвалы Вадима Робертовича, которые он выдал при всей аудитории, записывая в мою зачетку наивысший балл, уточнив, что это всего лишь третья и, возможно, последняя пятерка за всю его преподавательскую практику, вызвали у меня лишь показной, неискренний восторг.
Мыслями в то самое время я была далеко — дома, на нашей кухне, рядом с Ярославом.
Поэтому, когда экзаменационная пора закончилась, наступили каникулы, и необходимость бегать в универ пропала, я, наконец, выдохнула с облегчением. В ближайшие несколько недель меня никто не собирался терзать и беспокоить. Даже мой неугомонный учитель по старой привычке снова уезжал на юг в горы. Ведь только там, по его твердому убеждению, можно было по-настоящему расслабиться и отдохнуть душой.
— Эх, птичка, ничего ты не понимаешь! — заявил Вадим Робертович во время нашей последней встречи, по-хозяйски оглядывая свой опустевший стол на кафедре. — Опять остаешься мариноваться в городе с его пробками и толпами придурков на улицах. Ну, и что ты будешь делать в Киеве? Толкаться возле главной елки среди понаехавших туристов и пьяных Дедов Морозов? Вот рванула бы со мной в Крым — там такое небо, Алексия! Уж до чего я чурбан, но и на меня, бывает, находит это блаженное помутнение мозгов — хочется просто стоять на месте, смотреть на красоту вокруг, открыть рот и пускать слюни. Совсем как ты! — не удержался он и громко засмеялся, — А горы, птичка! Ты хотя бы знаешь, что это такое? Лучше гор могут быть только горы — слыхала поговорку? Так вот, это чистая правда, любой скалолаз подтвердит!