Жили мы на войне
Шрифт:
— Бегите к Ведеркину, принесите тело, хоть похороним по-человечески.
Через некоторое время возвращаются солдаты, докладывают: пуст окопчик, нет Ведеркина. Что за оказия? Немцы с собой труп унесли? Зачем? Да и когда? Не до этого им было. И вдруг слышу: веселый галдеж по траншее разносится. Пошел туда и глазам своим не верю: стоит среди солдат Ведеркин и смеется. А вся голова у него и телогрейка в крови.
— Ведеркин, ты ли это?
— Я, товарищ лейтенант, цел и невредим.
— Невредим? Это называется «невредим»? Ребята
Ведеркин щурится и спокойно говорит:
— Не надо. Здоров я.
— Да какой же здоровый, если из тебя вся кровь повыхлестала. Очумел, что ли?
— Не кровь это, товарищ лейтенант, чернила. Помните, перед боем я в штаб бегал? Выпросил красных чернил, ну и навел косметику. Когда они к окопчику подбежали и стрелять нельзя стало, я и повалился на спину, будто убитый. Руки раскинул, глаза прикрыл. Фашисты через окоп перемахнули, а один задержался. Гляжу, поднимает автомат… «Конец пришел», — думаю. А немец поглядел еще, не стал стрелять и побежал дальше. Вот так, лейтенант. Водички бы мне, умыться.
Принесли воды, скинул Ведеркин телогрейку, гимнастерку, долго умывался, фыркал, а потом, когда выпрямился, застыли мы. Глядим на него, а слова вымолвить не можем.
— Паленый, да ты же сереньким стал, — промолвил кто-то тихо.
В одночасье поседел человек…
ПРОБКА
Он ввалился в землянку шумно и весело. Уже через час казалось, что мы знаем о нем решительно все. И что родом он из Москвы, и что отец его директор крупнейшей кондитерской фабрики, и что по утрам он пил в кровати горячий шоколад.
— Знаете, что такое горячий шоколад? Кто пил — подними руку?
Никто, конечно, не знал. А Поделкин без передышки перешел к фронтовым делам. И с тем-то он встречался, и с этим говорил, тому руку жал, этого от беды спас. Слушали его вначале серьезно, затем недоверчиво, потом с явной ухмылкой, а под конец Сидоров громко и отчетливо заключил:
— Трепло.
И повернулся спиной.
— Что? Кто трепло? Я трепло? Да я тебе за такое оскорбление! Да ты у меня! — задохнулся Поделкин.
— Трепло и есть, — еще раз спокойно сказал Сидоров.
Вот тут-то и рванул ворот телогрейки Поделкин, и все мы увидели на его гимнастерке орден Красного Знамени. В землянке наступило молчание. Такой орден — не шутка. И нам сразу показались более реальными и шоколад в кровати, и встречи с военачальниками.
— Ты документ покажи, — проворчал Сидоров.
Поделкин порылся в кармане и вытащил орденскую книжку, показал ее не Сидорову, а мне:
— Смотри, лейтенант.
— Все в порядке, ребята. Все верно.
После такого знакомства Поделкин и Сидоров не замечали друг друга.
Сидят солдаты, греются на солнышке, нехитрыми новостями делятся, разгадывают планы начальства. Но вот замечают на повозке Поделкина, и заулыбались лица, сдвинуты набекрень пилотки: все предвкушают
— Эй, Поделкин, — кричат, — соври на ходу.
— Некогда, ребята, — серьезно отвечает Поделкин и торопливо дергает вожжи, — из тыла подарки пришли, старшина сейчас раздавать будет.
Мелькнет колесо брички, и исчезнет Поделкин. А за ним уж гурьба спешит. Подбегут солдаты к старшине.
— Когда подарки раздавать будешь?
— Какие подарки? Вы что, очумели, что ли? Нет у меня никаких подарков.
— А из тыла что пришло?
— Да кто вам наврал?
— Поделкин.
— Так это ж Поделкин…
Засмущаются, засмеются, закрутят головами солдаты, однако не обижаются: сами просили соврать. И только Сидоров словно не замечал Поделкина, ни разу не поддался на его розыгрыши.
Получили мы сложное задание: за три дня до предполагаемого наступления пробраться в тыл фашистов и, когда наши погонят врага, создать панику, не дать спокойно отступить. Надо думать, не одним нам такая боевая задача ставилась, и другие пулеметчики принимали в этом участие, и партизаны, и десантники.
— Тут надо все обдумать, изловчиться, — задумчиво произнес Кузьмичев, когда я рассказал о полученном приказе.
— Ну, братцы, прошли года, жди попа, — вздохнул кто-то в темном углу землянки.
— Ты чего там панику раздуваешь? — взъерепенился Поделкин.
Тут подал голос Сидоров:
— Паника не паника, а вот посмотрим, что ты будешь делать, когда весь фашистский фронт на тебя попрет.
— Не на одних нас попрет, не одни мы в деле будем, — вступил в разговор Заря. — Я так думаю: главное, чтоб боеприпасов вдоволь. А там окопаемся как следует и будем до последнего сражаться. Иного выхода не вижу.
— Не вижу, — передразнил его Поделкин. — До последнего… И будет через десять лет стоять обелиск со звездочкой. А я бы и звездочку тебе пожалел.
— Это почему же?
— А потому. Сам падешь смертью храбрых, а немецко-фашистские захватчики спокойно перешагнут через твой молодой и красивый труп и улизнут от наших. А под Познанью или на Одере по твоей вине так встретят, что люди еще умирать будут. Здесь их брать надо. Умом брать или, как Кузьмичев советует, изловчиться.
— А что, не так? — обиделся Кузьмичев.
Я не мешал разговору, я знал своих солдат, верил в них. Плох тот командир, который думает, что только он один может строить хитроумные планы, а солдаты должны лишь выполнять приказы. Я знал: если солдаты сами задумаются, считай, что полдела уже сделано. Солдатский ум неистощим на выдумку. И в трудную минуту только положись на него.
Я вышел из землянки. На фоне густо-синего неба чернел далекий лес, то и дело с гусиным шипом взлетали ракеты, время от времени вспыхивали, осторожно щупая небо, прожекторы, где-то далеко заливался пулемет. Ударила приблудшая мина. Все спокойно. Укоризненно смотрели вниз на безумствующих людей крупные звезды.