Жили по соседству
Шрифт:
Вдосталь полюбовавшись на это зрелище, Голованов сказал:
– Нет, Ванька, ты окончательно обалдел. Ведь ты носишь сорок третий номер, а у меня сороковой.
– То-то и смотрю, что не лезут!
– с грустью проговорил Татарчук. Придется, видно, в своих идти.
И он со вздохом поглядел на огромные, довольно-таки поношенные "скороходы" на резиновом ходу.
– Опять объясняться идешь?
– Обязательно! Сегодня уж непременно. Достань, Сенька, где-нибудь рублей двадцать!.. На представительство: на всякое там мороженое, пирожное, ситро...
– Где же я возьму?
– Достань! Я и так тебе сто
– Сам в долгу, как в шелку... У Сережки не просил?
– Просил. Пусто. Ведь перед зарплатой.
– Понятно! А у Славки?
– И у него ни бум-бум. У Куликовского просил: показал трешку, говорит последняя.
– Врет. Напрасно у него просил!
– Понятно, напрасно.
– Знаешь, у кого всегда деньги есть? У Анны Степановны Карасевой.
– Неловко просить, я ей уже полсотни должен. Слушай, а у твоей квартирной хозяйки?
– Я сам у нее вчера последние взял.
– Все равно достань где-нибудь!
– Беда с тобой, Ванька! Придется мне к Анне Степановне идти.
– Только не говори, что для меня берешь! Голованов исчез. Вернулся неожиданно быстро с двадцатипятирублевкой в кулаке.
– На, жених!
– Уф!
– с облегчением вздохнул Татарчук.
– У кого взял?
– Какое тебе дело?
– Все-таки?
– Только вышел на улицу - идет знакомая девушка из нашего цеха. Я у нее и попросил.
– Какая девушка?
– Говорю, знакомая...
– Кто?
– Ну, Люба... Татарчук ужаснулся.
– Стой! Какая Люба?
– Ты что, Любу не знаешь?
– Она?! И ты... ты у нее занял?!
– Почему бы нет? Она охотно одолжила. Двадцати у нее не было, дала двадцать пять.
– И это ее деньги!
– простонал Татарчук.
– Как же я буду угощать ее за ее же деньги?
– Чудак ты, Ванька! Она дала деньги мне, значит, они мои. Я отдаю тебе, и они становятся твоими.
– А вдруг, когда я за мороженое платить стану, она свои деньги узнает?
– Чепуха! Бумажки все одинаковы.
– Не скажи! У девчат деньги всегда аккуратно сложены и оттого, что лежат в сумочках, духами Пахнут. И у каждой обязательно по-разному.
Татарчук обнюхал бумажку.
– Так и есть - "Вечерняя Москва!" Она всегда этими духами душится. Уж лучше я этот четвертной разменяю.
– Разменяй. Мало ли по дороге киосков? Бедственное положение Татарчука, причинявшее столько хлопот его многочисленным друзьям, проистекало не от малого его заработка и не от наклонности к мотовству, а от рокового стечения обстоятельств. Он истратил уйму денег на постройку моторной лодки с мощным стационарным двигателем. Затеянное в широких масштабах судостроительство выбило его из бюджета, а тут нежданно-негаданно приспела любовь к новому электрику цеха, черноокой и чернобровой Любочке Пономаревой. Не обращавший до той поры никакого внимания на свою наружность Татарчук почувствовал потребность приобрести жениховскую внешность, которая тоже чего-нибудь да стоит.
– Только ты, Ванька, действуй решительно!
– наказывал ему Голованов. Даже смешно: пятый раз собираешься объясниться. Никогда не думал, что ты такой трус!
– Не трушу, а обязательно всегда кто-нибудь мешает. Последний раз я совсем было решился, даже о цветах разговор завел, а тут директор дворца Шустров схватил
– Не страхолюда, а здоров очень. Рост сто девяносто сантиметров, да в плечах восемьдесят.
– В том-то и толк! Верзила да еще конопатый... И фамилия какая-то несуразная - Татарчук. Может быть, ей, Любе, противно Татарчуком быть?
Глядя в настольное зеркало, Татарчук впадал все в больший пессимизм.
– И ко всему этому еще злостный банкрот!
– Кто?!
– Злостный банкрот. Я в одном романе читал, что раньше таких, как я, в яму сажали.
Схватившись за живот, Голованов расхохотался:
– Тебя в яму?! Разве что экскаватором такую ямищу выкопаешь.
– Вот видишь: даже ты смеешься!
– Смеюсь, потому что чепуху мелешь. Идем!
3
В 19.00, с точностью службы времени, над трибуной лекционного зала поднялась очкастая, начиненная этическими проблемами голова товарища Парусного.
В чем, в чем, а в обстоятельности отказать ему было невозможно! В самом начале товарищ Парусный сообщил, что дружба известна со времен доисторических. Этот тезис он подтвердил цитатами из "Илиады". Воспетую в ней дружбу Ахиллеса и Патрокла лектор уверенно относил к разряду фронтовой дружбы, поскольку она окрепла и закалилась в боях на Троянском направлении. Остановившись потом на дружбе Ореста и Пилада, хотя эта дружба имела менее героический характер, он с похвалой отозвался и о ней. Далее последовали примеры дружбы более поздних времен и эпох. Особенного расцвета дружба, по мнению товарища Парусного, достигла в социалистическом обществе.
Никто из присутствующих в этом не сомневался, но лектор обвел аудиторию строгим взглядом.
– Но, к сожалению, - сказал он, - некоторые товарищи понимают дружбу превратно, превращая ее в потакательство отвратительным пережиткам в сознании друзей. Такая дружба приносит вред и государству, и обществу, и, в конечном итоге, самим друзьям.
Против этого тоже никто не спорил. Товарищ Парусный посмотрел на часы.
– Сейчас начнет про А и Б рассказывать, - зевая, сказал Голованов.
– А и Б сидели на трубе. А упало, Б пропало - что осталось?
– Какой должна быть настоящая дружба между молодыми людьми?
– спросил товарищ Парусный и сам себе ответил: - Это лучше всего постигается на конкретном примере. И я такой пример знаю. В одном из рабочих общежитии нашего города живут два молодых человека. Одного из них мы назовем А, другого - Б. Обоим им вместе 44 года...
Товарищ Парусный полагал, что лекцию нужно оживлять известной долей юмора. Подождав смеха или хотя бы улыбок слушателей и не дождавшись их, он остановился на характеристике А и Б. А он выдал характеристику в высшей степени положительную, Б - сомнительную. Б, по его словам, был в общем неплохим парнем, но, не обладая надлежащей сознательностью и волей, то и дело подвергался соблазнам и скатывался в бездну пороков. В школе не пренебрегал шпаргалками. Начав работать, он иногда ленился, потихоньку курил и даже изредка выпивал. К счастью, А искренно любил Б и, любя, неутомимо разоблачал, иногда вынося его грехи на обсуждение комсомольского собрания.