Жили по соседству
Шрифт:
Куликовский пробирался к выходу, когда дорогу ему преградил Татарчук.
– Морду тебе побить следует, понял? Куликовский сжался, как хорек.
– За что? За критику? Я правду сказал...
– Не тебе других судить, трус!
– Ты... ты мне за "морду" ответишь!
– Не связывайся с ним, Ванька, - посоветовал подоспевший Голованов.
– До уборной здесь далеко. Еще случится что-нибудь - отвечать придется.
– Убить мало!
– проговорил Татарчук, отходя.
– Ничего не нужно делать.
– Пойдем вместе...
– Нет уж, здесь мое дело сторона!
Было два часа ночи. Голованов разделся, когда в открытое окно влетела длинная пестрая змея. Это был его галстук Подойдя к окну, увидел Татарчука.
– Уф!
– сказал тот.
– Почему "уф"?
– Потому что "уф"!
– Объяснился?
– Все объяснил!
– И что?
– Подожди... О чем мы с ней говорили?.. Сразу всего не вспомнишь... Сначала о моей лодке, потом про лекцию, потом про хулиганов, которых мы задержали, потом про электропроводку, потом я рассказал ей, что я злостный банкрот...
– Это, пожалуй, зря!
– Да ты слушай! Я ей откровенно рассказал, какой я банкрот, а она как расхохочется!.. Ну, думаю, теперь все!.. Она меня спрашивает: "Если вы такой банкрот, откуда же у вас деньги на мороженое?"
– Ты что ответил?
– Правду сказал, что у тебя занял.
– Ну и выдал все на свете! Ты у меня занял, я - у нее, каждый поймет, в чем дело.
– Она и поняла: "То-то, - говорит, - Голованов у меня деньги брал!" Посмеялась, а потом подумала и этак серьезно сказала: "Вы, Ваня, и представить себе не можете, какой вы хороший, честный и сильный!" Сказала тихонько, а я чуть не оглох. До сих пор в ушах звенит.
Потом я ее провожать пошел, но о чем говорили, хоть убей, не помню... Только когда прощаться стали, то она поднялась на цыпочки да как...
– я прямо света божьего не взвидел!
– как поцелует меня!.. Вот сюда!
Татарчук показал на губы.
– Я тоже хотел ее поцеловать, но промахнулся, в нос попал.. А носик унес такой маленький-маленький и холодненький... Она медведем меня назвала... Говорит, теперь меня всегда Мишуком звать будет.. И тут я ее насчет фамилии предупредил, что фамилия у меня очень нехорошая... Как ты думаешь: спит она сейчас или нет?
– Наверное, не спит, - ответил Голованов.
– И мне кажется. Чувствую, что не спит
– Не спит, и о тебе думает.
– Тоже скажешь!.. Неужели обо мне?
– Не обо мне же!
– Вот бы Леньке Карасеву еще рассказать!
– Расскажешь. В больницу поедешь со мной?
– Обязательно даже поедем!
– Только о том, что Куликовский после лекции говорил, ему ни полслова! Он, Ленька, больной, его расстраивать нельзя.
– Понятно. Про приятное говорить будем. А Куликовский - сволочь!
– Сволочь не сволочь, а комсомольское собрание
– Куликовского обсуждать?
– И Куликовского, и Леньку...
– Леньку-то за что? Его пожалеть надо...
– Вот мы его и пожалеем... на собрании!.. Ступай домой, спать хочется...
Спит поселок. Одному Татарчуку не до сна. Два раза пройдясь под темными окнами женского общежития, он возвращается к окну Голованова.
– Спишь, Сеня?
– Сплю.
– А я тебе не все сказал. Можно, доскажу?
– Что ж с тобой делать: говори.
– Взял я ее за руку, а ручка маленькая-маленькая, пальчики вовсе крохотные, а ноготки...
– Подожди еше, заберет она тебя этими маленькими ручками с крохотными ноготками...
– Пусть забирает!.. А Леньку я теперь очень хорошо понимаю.
– Что понимаешь?
– Что он из-за Зины Пилипенко жердину сломал. Если бы сейчас Люба уехала, я бы телеграфный столб переломил.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В больницу приходят гости. Однофамильцы. До перекура. После перекура
1.
Где полнейшая демократия, так это в больнице. Звание "больной" равняет всех: и старых и молодых, и заслуженных и незаслуженных.
– Больной Карасев, к вам гости!
Входят Анна Степановна и Наташа. Белые халаты и строгость больничной обстановки их стесняют. В руках у Наташи объемистая сетка, набитая домашней снедью.
Стараясь не смотреть на огромную белую повязку на руке сына, Анна Степановна по-матерински любовно целует его в губы. На глазах у нее слезы. Обе садятся. Поговорить нужно о многом, но разговор не клеится.
– Как, Леня, рука?
– спрашивает Анна Степановна.
– Заживает, мама, скоро на амбулаторное лечение выпишут. Доктор говорит, что я снова смогу стать к станку.
Выпишут Леонида не так скоро, но Леонид не хочет рассказывать матери о серьезности раны и боли при частых перевязках.
– Доктора боялись заражения, но все обошлось благополучно. Температура все время нормальная.
– Чем лечат-то?
– Колют, мама. Еще в скорой помощи первый укол сделали... Что дома?
Леониду, собственно, хочется спросить не о доме, а об отце, который не пришел его навестить, но он боится это сделать. Понимает ли его Анна Степановна или не понимает, но отвечает уклончиво:
– Дома все в порядке, все живы и здоровы.
– Клякса еще больше растолстела, а Хап недавно синичку поймал, - сообщает Наташа.
– Я его веником поколотила.
Разговор упорно идет о мелочах: о том, сколько на какой яблоне яблок, сколько их сбило во время минувшей непогоды, о том, какие кинокартины успела посмотреть Наташа, о том, как в больнице кормят... Слова - об одном, думы - о другом... И Леониду стало легче, когда вошедшая в палату санитарка сказала: