Жили по соседству
Шрифт:
– Помнишь договор: на заводе мы однофамильцы?
– Помню. Но завода я не брошу. Уйти из дома могу. Этого Федор Иванович не ждал и не хотел. Леонид прочитал в его глазах растерянность.
– Уходи... если тебе не жаль мать и... сестру... "И отца"... Этого Федор Иванович не сказал, но Леонид отчетливо услышал его мысль.
За окном скрипнула калитка: возвращалась домой
Анна Степановна. До окончания неприятного разговора остались считанные секунды.
– Мама и Натка - мои, так же как и твои!
–
– А для тебя... если хочешь.. я стану... квартирантом!
– Так оно и будет!
Как ни была обрадована Анна Степановна возвращению сына, она сразу догадалась, что между ним И отцом произошел какой-то разговор. Но какой, о чем?.. Хорошо было уже то, что ни рассерженными, ни очень опечаленными они не выглядели.
Федор Иванович был задумчив: из спора с сыном он не вышел ни победителем, ни побежденным. Он был строг - это правильно. Но правильно ли, что он хотел быть строже всего заводского коллектива?
3.
На повестке закрытого комсомольского собрания цеха два вопроса, оба неприятные: о поведении комсомольца Леонида Карасева; о поведении комсомольца Игоря Куликовского.
Леонид спокоен. Каждое слово, которое он слышит, отчетливо доходит до сознания.
– Карасев проявил грубость, оскорбив приехавшего на завод корреспондента газеты... Поступил материал из милиции о том, что Карасев вел машину, находясь в нетрезвом состоянии... В результате выпивки получил увечье и на три недели выбыл с производства...
На Леонида обращены десятки взоров: ободряющих, любопытствующих, вопрошающих, соболезнующих, доброжелательных, доброжелательно-насмешливых и даже (таких, правда, мало) злорадных. Леониду кажется, что он слышит:
"Как это тебя угораздило?"
"Эх, Ленька!"
"Держись, Карасище, со мной хуже было!"
"Ничего, как-нибудь..."
"И зададут же тебе сейчас перцу!"
"Что, голубчик, докатался на собственной шине?"
Сколько взглядов, столько реплик...
– Думаю, будет хорошо, чтобы Карасев сам рассказал, как все это получилось. Сначала об одном, потом о другом.
– Правильно!
– Говори, Карасев!
– Пусть и о том расскажет, куда резцы забельшил. Из-за его халатности новый станок полдня простоял!..
Это голос комсомольца Голышева. В цехе он работает всего полгода, но уже стяжал нелестную известность склочника и "дружка" Куликовского. Однако история с пропажей резцов интересует многих.
– Пусть и о резцах заодно расскажет! Председатель поднимается и дает справку, от которой темная история с резцами становится еще темнее.
– Пропажа резцов к Карасеву прямого отношения не имеет. О ней поговорим потом... Предоставляю слово товарищу Карасеву.
Леонид проходит к столу и поворачивается лицом к собранию.
– И то и другое обвинение признаю правильным: и руку поранил, потому что перед тем выпил, и корреспондента
Такая краткость никого не устраивает.
– Да ты по порядку расскажи, как было... Карасев рассказывает обо всем самыми простыми словами с честной откровенностью.
– Молодец!
– шепчет Голованов Татарчуку.
– Так рассказывает, что и вопросов не будет.
И верно. Вопрос находится у одного Веревкина.
– Сколько ты выпил-то?
– деловито интересуется он.
Раздается смех. Веревкина два раза обсуждали за -пьянку. С него еще не снят последний строгий выговор с предупреждением.
– Граммов полтораста водки и две бутылки пива, - добросовестно отвечает Леонид.
– Подходяще!
– тоном специалиста оценивает Веревкин. По его тону нельзя понять, хвалит он или порицает. Снова смех, реплики:
– Завидно, Веревкин?
– Тебе бы мало было!
Председатель стучит карандашом по стакану.
– Есть еще вопросы?.. Вопросов больше нет. Кто просит слова?
Полуминутное молчание, которое кажется очень долгим. Потом движение.
– Слово предоставляется комсомолке Пономаревой. Черноокая Любочка не очень строга. Первый проступок Карасева она склонна оправдать почти целиком.
– Он с самого начала сказал корреспонденту, что не хочет, чтобы о нем писали. Это дело его совести. Я считаю даже, что он проявил скромность... Ну, а тот продолжал приставать с вопросами и помешал ему работать. Тут всякому досадно станет. Конечно, Карасев зря погорячился, но ничего страшного нет.
Ко второй провинности Леонида Люба подходит много строже, расценивая ее как проявление большего общественного зла.
– Многие наши ребята считают пьянство чуть ли не подвигом. Вот Веревкин... Вышел на работу пьяным, получил строгий выговор, а сейчас сказал так, будто одобрил Карасева. Должно быть, мы подошли к нему слишком мягко...
– Мы сейчас не Веревкина обсуждаем.
– Я на его выходку отвечаю. Да и про Карасева скажу. Он хороший производственник и общественник, пользуется у товарищей авторитетом. Если он станет выпивать систематически, то и его друзья могут последовать такому примеру.
– Строгий взгляд в сторону Татарчука.
– Я этого вовсе не хочу. Поэтому предлагаю осудить пьянство и на производстве, и везде...
– Что ты предлагаешь в отношении Карасева?
– Ничего. Я только говорю, чтобы пьянки больше не было!
Нанеся удар зеленому змию, Люба Пономарева садится. Но дело она сделала: собрание оживилось. Некоторые находят, что к грубости Леонида в отношении корреспондента она отнеслась слишком снисходительно. В выступлениях комсомольцев все чаще и чаще звучит слово "выговор". Из участников собрания девяносто процентов - друзья и приятели Леонида, но вот что удивительно: те, кто лучше всех его знает, самые близкие друзья, молчат!