Жили по соседству
Шрифт:
– К вам, больной Карасев, еще двое гостей. Внизу халатов дожидаются.
– Это Голованов с Татарчуком, они собирались тебя навестить, - пояснила Наташа.
– А мы пойдем, что ли, - нерешительно сказала Анна Степановна.
Опять поцелуи, долгие, горячие, куда более красноречивые, чем ничего не значащие слова.
Леонид пошел провожать мать и сестру по коридору.
В последнюю минуту, когда Анна Степановна начала спускаться с лестницы, Леонид успел схватить Наташу за рукав халата и шепотом спросил:
– Натка, папа почему не пришел? Сердится?
–
– Об отце говорили?
– с необычайной проницательностью спросила Анна Степановна дочь.
– Ты что ему ответила?
– Я правду сказала.
– Может, напрасно?
– Он комсомолец и я комсомолка. Мы обязаны говорить друг другу правду.
Наташа, конечно, была права, но куда больше комсомольской правды услышал Леонид от приятелей. Семен Голованов начал разговор, взяв быка за рога:
– Как это тебя черти угораздили сюда попасть? Выслушав рассказ -Леонида, Голованов явно остался недоволен.
– И поделом тебе: не вяжись не с своей компанией.
– Отказаться было неудобно.
– Ну, поехал бы, а пил зачем?
– Пил-то я вроде бы немного: две небольшие стопки да пиво...
– Куликовский говорил...
– начал было Татарчук, но был остановлен Головановым, успевшим незаметно для Леонида наградить его изрядным тумаком в бок.
– Чего Куликовского слушать! Не в нем толк и даже не в том, сколько ты выпил, а что получилось: выпил ты немного, а руку поранил.
– Все оттого, что машина застряла. Это и с трезвым могло быть.
– Могло. Но зачем тебе было машину рычагом поднимать? Разве это одному человеку под силу? Вот пусть Ванька скажет.
Татарчук подумал и решил:
– Два таких, как я, пожалуй, осилили бы...
– А таких, как я и Ленька, четверо попыхтели бы.
– Мне показалось, что я осилю...
– Показалось, потому что выпил. Не случайно закон есть: выпил - не смей за баранку браться. Ну скажи, справедливо будет, если милиция оштрафует тебя как следует или права отберет?
– Справедливо, конечно.
– А ты еще сам себя наказал. Валяешься в больнице в то время, когда вопрос идет - кому к новым станкам стать... Тебе бы первым кандидатом быть, а ты...
Страшная больничная тоска за несколько дней выучила Леонида мечтать о свободе, о здоровье, о труде.
– Ты думаешь, мне нового станка не дадут?
– с волнением спросил он.
– Я бы дал, но не от меня зависит. Кроме меня, начальник цеха, главный инженер, наконец, комсомольская организация есть... А ты что наделал? С корреспондентом поссорился и в автомобильную историю попал. О ней на завод сейчас же сообщили. Одного не успели забыть, ты другое учудил.
– Значит, станка не дадут, - с грустью промолвил Леонид.
Он и сам, без товарищей, понимал, что дела его складываются неважно. Болезнь, а особенно одиночество - плохие советчики. Предыдущей бессонной ночью он додумался до решения: "Не поставят
Но теперь, когда была возможность в откровенном разговоре с друзьями заявить о своем замысле вслух, он понял, что уход с завода был бы позорным бегством. И кого бы оно удивило? Пусть не дадут ему нового станка сейчас, но разве не может он завоевать лучшее рабочее место через несколько месяцев, через год, соревнуясь с лучшими из лучших? Отец не захотел его навестить? Что ж, он докажет отцу, что тот был неправ!.. Только бы поскорее выздоровела рука!
– Задумался?
– сказал Голованов.
– Ничего, перемелется - мука будет. Да и ничего еще окончательно не решено.
– Витька Житков и Горька Куликовский не собирались ко мне зайти?
– после паузы спросил Леонид.
– Горька Ку...
– сердито начал Татарчук, но встретившись взглядом с Головановым, осекся.
– Витька очень хотел, да у него мать тяжело больна, а Куликовский... Что ты, Горьки, что ли, не знаешь?
– Его в выходной день от девчат не оттащишь, - обстоятельно солгал Голованов.
– Ты вот лучше Ваньку поздравь: женится!
Лицо Татарчука так и засияло счастьем. На ком женится Татарчук, называть было не нужно: уже два месяца весь цех знал о его пламенной любви к Любочке Пономаревой. Нет нужды передавать и рассказ счастливого жениха, поскольку в нем шла речь о событиях, читателю известных. Оставим от рассказа один только конец:
– Представь себе, Ленька, я теперь дикому ни одной копейки не должен, а помнишь, каким банкротом был?! Она прямо перед получкой заставила меня полный список всех долгов сделать, взяла мои деньги, своих добавила, по кучкам рассчитала, кому сколько, и в тот же день велела мне со всеми расплатиться!
От таких веселых новостей у Леонида даже боль в руке ослабела.
– Со строительством лодки как же?
– поинтересовался он.
– Строительство временно законсервировано, потому что деньги на свадьбу нужны, - объяснил Татарчук.
– Ты смотри, к свадьбе выздоравливай!.. А лодку, Люба говорит, к будущей весне обязательно достроим...
Разговор затянулся до конца часа посещений, говоря точнее, до тех пор, пока палатная сестра не вытурила гостей.
При выходе из больницы Голованов попенял Татарчуку:
– И дался тебе этот Куликовский! Едва не брякнул чего не надо.
– Не могу я спокойно про него слышать!
– оправдался Татарчук.
– И мы же договорились Леньке всю правду сказать.
– И сказали, не пожалели...
Все нужное действительно было сказано. Леонид долго лежал на койке, улыбаясь. Теперь после разговора с друзьями, он твердо знал, что будет делать.
Его размышления прервал приход старушки-няни. Подойдя вплотную к койке, она тихонько сказала:
– Больной, к вам еще пришли. В палату теперь доступ запрещен, но дежурный врач исключение сделал, говорит: "Больной Карасев ходячий, пусть вниз для свидания спустится".