Жили по соседству
Шрифт:
– Я совсем здорова, но мне тяжело.
И молча заплакала. И, чтобы скрыть слезы, отвернулась к окну.
Как-то у нее возник разговор с Доротеей Георгиевной.
– Тетя, мне все время кажется, что я тебя стесняю.
– Вот глупенькая! Ты и представить себе не можешь, как я рада, что ты у меня живешь. Я все время была так одинока, и как мне хотелось иметь близкую подругу или дочь!
– Дочь?
– Ну да! Чего ты удивляешься: мне сорок четыре года, и ты могла бы быть моей дочерью.
Невзначай раскрыв тайну своего возраста, Доротея Георгиевна даже не заметила этого.
–
– Меня... душат ваши невозможные духи, тетя.
– Давно бы сказала! Я их сейчас во дворе вылью.
– И еще, тетя... Дайте слово, что для меня вы сделаете еще одно...
– Клянусь всем на свете, что для тебя, Лилиан, сделаю все, что угодно.
Дав столь щедрое обещание, Доротея Георгиевна получила такое трудное поручение, что вынуждена была побежать за советом к Карасевым.
– Как Лиля?
– первым делом спросила ее Анна Степановна.
Доротея Георгиевна сокрушенно покрутила пальцами около лба: можно было догадываться, что Лилиан либо завивается, либо сходит с ума. Последнее было вероятнее, и Анна Степановна ужаснулась:
– Что случилось, Доротея Георгиевна?
– И не говорите! Такое выдумала, что сверх всякого воображения. Есть такая душевная болезнь, когда больной становится необычайно хитрым, вот и с ней так. Сначала выманила у меня честное слово, что я все, что угодно, сделаю, а потом...
– Что такое, Доротея Георгиевна?
– Совершенно невероятно! Экстраординально!.. Вынимает золотые часы с браслетом, отдает мне и требует:
"Отнесите, - говорит, - их судисполнителю, который имущество отца описывал, и скажите, что это тоже имущество отца и должно идти в погашение иска..." Я объясняю ей, что часы - ее полная собственность, а она, как невменяемая: "Мне, - говорит, - их носить стыдно". А ведь за эти самые часы покойник Сергей Семенович в Москве, в Ювелирторге, две тысячи платил, да и ее едва за эти часы не зарезали. Никаких резонов не понимает:
"Вы, тетя, слово дали и должны выполнить".
Федор Иванович, читавший газету, с шелестом опустил ее и быстро спросил:
– Так и сказала: "Стыдно носить"?
– Собственные ее слова.
– Я не юрист. Не знаю, как к ее решению отнесутся в суде, но она, по-моему, права.
Решение Лилиан, сбившее с толку Доротею Георгиевну и понравившееся Федору Ивановичу, поставило в тупик многоопытных судебных работников (которым, увы, все еще приходится иметь дело чаще с человеческим корыстолюбием, нежели с честностью!). Судья заявил Доротее Георгиевне, что без документов, удостоверяющих, что часы принадлежали самому Тыкмареву, он их не примет. И здесь Лилиан доказала, что ум ее цел и невредим: она представила в суд заявление, в котором удостоверяла, что Сергей Семенович дал ей часы во временное пользование.
– Необходимо указать дату, когда вы получили эти часы, - попробовал упрямиться судебный исполнитель.
Лилиан хладнокровно вставила в заявление дату. Она почти совпала с датой покупки часов. И как Лилиан было ее не помнить: это был день получения ею диплома!
Почти целую неделю не заходила к Карасевым Доротея Георгиевна, зато пришла
– Есть кошмарная форма умопомрачения, когда человек делает не то, что нужно, а самое диа-мет-ральное... Я даже читала про такую болезнь фрошизению, - сообщила она.
На этот раз некоторые поступки Лилиан выглядели действительно странно.
– Взялась она вышивать... Сидит и вышивает, и вышивает, и вышивает, рассказывала Доротея Георгиевна.
– И утром, и днем, и вечером - все время вышивала. Одну дорожку вышила, потом за другую взялась... Потом достала свое платье, совсем новое - из серого крепа с бархатом - и давай с него отделку спарывать. Весь бархат спорола и в печку бросила! Я спрашиваю: "Зачем?", а она: "Так нужно, тетя!" Потом сделала новую отделку - из белого шелка. Думаю, вот и хорошо, - если одеваться начинает, значит выздоравливает... А она, представьте, опять диаметрально сделала: позвала девушку (ту, которая немая, в токарном работает и танцует хорошо) и ей это платье подарила! Та отказываться начала, так куда! Уговорила:
"Мне, - говорит, - не впору, а тебе как раз". А какое "не впору", если у обеих фигуры одинаковые? Ужас, ужас! Буквально все диаметрально! Мне показалось, что земля в другую сторону завертелась: я чуть-чуть не поседела!
Справедливость требует сказать, что здесь уважаемая Доротея Георгиевна согрешила преувеличением как никогда: поседеть она не могла, ибо давно была седа и красила волосы.
– Но все это ничего!
– воскликнула Доротея Георгиевна.
– А вот вчера... вчера она едва не довела меня до формального шока!
Но о поступке Лилиан, едва не доведшем Доротею Георгиевну до шока, автор хочет рассказать сам.
Накануне был день, когда за городом собирался небольшой толкучий рынок. Туда-то и отправилась Лилиан. Некоторое время она ходила, стыдясь развернуть привезенный сверток, но потом, произнеся про себя магическое "все равно!", развернула.
Небывалую красавицу-торговку сейчас же окружило полдюжины торговок настоящих: крикливых, наглых и жадных. Разглядывая расшитые гладью дорожки, они вырывали их друг у друга, ругались между собой, что, впрочем, не мешало им сбивать и без того низкую цену, назначенную Лилиан. Кончилось тем, что она продала дорожки по цене, которая (будь у Лилиан дорожек побольше) заставила бы дрогнуть цены на художественные вышивки во всем мире.
Лилиан успела вовремя спрятать под лайковую перчатку полученные кредитки: к группе торговок подходила профессорша, та самая, с которой Лилиан поссорилась в ателье мод несколько месяцев назад.
– Какая прекрасная работа!
– воскликнула профессорша, обращаясь к семенившему за ней старичку.
– Я говорила тебе, Виталий, у меня было предчувствие, что мы найдем здесь что-нибудь интересное... Разумеется, это не русская работа!
Профессорша держала в руках дорожки, за которые торговка запросила в три раза дороже, чем заплатила сама. Торговка торговалась, как торговка, профессорша - тоже: по всем правилам старинного обычая. После нескольких демонстративных "уходов" покупательницы сделка состоялась, и дорожки оказались в ее сумке. В поисках других диковин профессорша оглянулась и увидела Лилиан.