Жить не дано дважды
Шрифт:
На рассвете ПО-2, севший за кочагурами, доставил меня и Василия на аэродром. Здесь нас, как обещал, встретил майор и отвел в общежитие летчиков. В небольшой комнате расположились до десятка мужчин разных возрастов.
— Знакомьтесь, — сказал майор, — ваши попутчики.
Попутчики были все одинаково одеты: ватные штаны, телогрейки, туго перепоясанные, у всех оружие. «Идут нелегально, — поняла я. — Вероятно, диверсионная группа». Вначале они стеснялись меня, но скоро освоились, познакомились, дружно провели день. Даже Василий не старался выделиться. Из десантников мне больше всего понравились двое: Алеша-радист, мой ровесник,
Так мне было хорошо с ними. Как-то тепло и уверенно. Я бы с удовольствием пошла с ними на их нелегкое задание. Только иногда подкрадывалось какое-то чувство — вроде чего-то я не доделала. И тут же проходило. Но, когда в полночь мы шли к самолету, вспомнила — Василий. Хорошо ли я все-таки сделала, что не сказала о нем Прищуренному? Он — мудрее, он бы лучше рассудил, как быть. Теперь поздно, времени на рассуждение нет… Может быть, сказать?
Но поправить уже ничего было нельзя. Я самоуверенно решила — справлюсь одна.
Светло-голубой «Дуглас» почти сливался с заснеженным полем аэродрома. Майор крепко обнял и поцеловал меня, потом Василия. Взревели моторы, я прижалась к окошку. Последнее, что увидела, — Прищуренный. Он стоял, приложив к виску ладонь.
— Смотри! — крикнула я Василию. — Прищуренный отдает нам честь!
Но под самолетом лежала уже ночная земля, голубоватая от снега.
Скоро под крылом засверкали огоньки, похожие на праздничный фейерверк. Кто-то сказал:
— Пролетаем линию фронта.
Из кабины вышел пилот, заглянул в оконце, ушел. И опять вышел… И еще раз… А потом сказал спокойно:
— Товарищи, требую соблюдать дисциплину. Машина неисправна — придется прыгать. Выбрасываться будете поочередно, в порядке, установленном раньше. Приготовьтесь.
Соколов спросил:
— Можете сказать место нахождения самолета?
— Да… От линии фронта отошли на сто километров. Ориентировочно — район Ново-Украинки.
— Приготовиться! — скомандовал Соколов. И я поняла, он командир диверсионной группы. — Радисты, вперед!
Диверсионная группа прыгала первой, поэтому я стала в конец. Василия не было. Два плафона едва освещали шеренгу людей. Но я увидела — там, впереди, кто-то рвался, пробивался к двери, но его оттеснили.
— Василий, назад!
Он, наверное, и не слышал меня. Соколов, подталкивая в спину, поставил Василия передо мной, а меня взял за руку и вывел вперед, к Алеше.
Длилось это минуту-две, но мне казалось вечность, пока прозвенел второй звонок и открылся люк.
— Пошел!
Я только успела подумать, что еще ни разу не прыгала — прыжок с самолета мы изучали теоретически, — как Алеша впереди меня провалился в черную бездну. И уже, ни о чем не думая, шагнула вслед за ним.
Сильно встряхнуло — это раскрылся парашют. Я машинально подтянула лямки и крепко ухватилась за стропы — так нас учили. Было почти не страшно. Внизу, совсем близко, белел Алешин парашют. Что сверху — не видно за куполом. Слева черный, на фоне ночного неба, силуэт самолета с яркими языками на моторах. Да ведь он горит — наш самолет!.. Самолет вдруг ткнулся носом вниз, вспыхнул и свечой пошел к земле.
Взрыв я не слышала, только видела костер на снегу — огневой, дымный,
Приближалась земля. Я согнула ноги в коленях, напряглась — и все-таки толчок о землю был сильный. Но тут же подтянула стропы, и купол сник грудой белого шелка.
— Привет! — крикнул издали Алеша.
Я собрала парашют и потащила на голос. Кто-то еще сел невдалеке. И еще. Остальных не было видно.
— Ну, вот, — сказала я чуть не плача, — выполнили задание!
— Да-а, — протянул Алеша, — жалко летчиков.
— Думаешь, не выпрыгнули?
Алеша молча отстегнул лопатку, я последовала его примеру. Земля была вязкой от стаявшего снега, налипала на лопаты, на руки, на сапоги. Мы вырыли одну яму, сложили в нее оба парашюта и снова зарыли, затоптали, закидали вязкой грязью.
Кто-то шел к нам — трое или четверо. Алеша взялся за автомат. Настороженно вслушивались, всматривались. Впереди идущий прихрамывал.
— Свои! — сказал суровый голос.
Сердце у меня радостно забилось — Соколов.
— Как рация? — спросил Соколов. — Связаться сможешь? Быстро?
— Смогу, смогу!
Я присела на корточки, раскрыла сумку. Алеша отломил палку, прикрепил к ней антенну и держал так в вытянутой руке. Я волновалась — слушают ли меня там, мы должны приземлиться позже, позже начать связь. Но нажала на ключ, ярко мигнула индикаторная лампочка передатчика.
— Работает?
— Да.
Соколов протянул текст, я зашифровала и стала передавать в Центр о случившемся. Радиограмма спрашивала как быть?.. Разведчики тихо сидели на корточках вокруг, курили в рукав, ждали ответа. Ответ был краток: обеим группам соединиться под командой Соколова и идти обратно через линию фронта.
7.
К концу вторых суток решили уходить — оставаться дальше в районе упавшего самолета опасно, нас, вероятно, уже искали немцы. Уходили молча, с тяжелым сердцем — не хватало одного разведчика и экипажа. Ждали, искали, опять ждали.
Больше нельзя.
Соколов в последний раз спросил Василия:
— Не вспомнил?
— Нет, — сказал Василий.
Я почему-то была уверена, он помнит. Он должен был прыгать последним и помнить, остался ли кто в самолете, прыгали ли за ним летчики. «Не помню», — твердил он. Он держался спокойно, уверенно, как человек с чистой совестью. Может быть, я напрасно его подозреваю — он прыгал, как положено, а последний разведчик или прыгнул неудачно или заблудился.
Путь к линии фронта оказался нелегким. Шли в обход, через овраги и целину, кустарниками и рощицами. Это удлиняло путь, но напрямую идти было рискованно. Все лишнее побросали, я несла только рацию, Василий — продукты. На пятый день выяснилось: продуктов мало, а идти еще много. Соколов велел собрать остатки и сам делил на привалах сухари и сахар.