Жить не дано дважды
Шрифт:
Мы посидели еще минут десять. Смеркалось. Двинулись в обратный путь прежней дорогой через виноградники и забор, в глухой тупичок.
Я была подавлена неудачей, а Нина смеялась.
— Все очень хорошо, Кнопочка-Пуговица! Двое — как на семейном портрете.
Ночь мы провели в той же рощице. Пожевали хлеба с салом и колбасой, легли в обнимку на постель из ветвей. Уснули мгновенно и почти одновременно проснулись ночью
И меня вдруг охватила нестерпимая тоска — захотелось к своим, хоть ненадолго, хоть на пять минут. Освободиться от настороженности, от опасности. От тягостного чувства тревоги. Может быть, усталость и волнение последних дней сказались.
Взошло солнце, и мы отправились снова в город.
День этот ничего существенного не принес. В виноградник проникнуть не удалось: там копошилась женщина, верно, хозяйка дома. Мы несколько раз возвращались на эту улицу — окна дома, калитка закрыты, а кофта женщины все белела в зелени виноградника.
Только в полдень прошел нам навстречу немецкий майор — немолодой, белесо-рыжий, сухой. Нина, будто невзначай, столкнулась с ним, состроила глазки и блеснула озорной улыбкой. Майор сухо извинился, поправил какую-то невидимую морщинку на кителе и зашагал дальше, так и не узнав, что шальная девочка сфотографировала его.
Теперь у меня развязался шнурок на туфле. Я присела посреди тротуара, оглянулась: майор вошел в калитку предпоследнего дома.
— Это, должно быть, он! — воскликнула я. — Их майор!
— Ну и отлично! — беззаботно отозвалась Нина. — Топай живее, Кнопочка, мне пора уходить.
Я проводила Нину за город, на шоссе. Почти всю дорогу Нина болтала и смеялась, перемигивалась со встречными солдатами, строила глазки офицерам и неслышно щелкала затвором фотоаппарата.
— Зачем они тебе? — удивлялась я.
— А, пригодятся! — щурила Нина глаза, полные ненависти. — Там разберутся.
Я откровенно завидовала ее умению, ловкости, с какой она мгновенно перевоплощалась. Мне бы так!
У выхода из города нас нагнал немецкий грузовик с каким-то грузом в кузове. Нина встала на его пути, широко раскрыв руки, сияя улыбками. Машина остановилась. Водитель что-то сказал сидящему рядом ефрейтору. Тот послушно покинул кабину, перебрался в кузов.
— Что я тебе говорила? — шепнула Нина, обнимая меня. — Приказ!
Я крепко-крепко прижалась к ней, поцеловала.
14.
Через день получила приказ из Центра — прекратить наблюдение за группой.
— Почему? — поразился Степан.
Может быть, впервые за время нашей работы он задал вопрос, который не стоило задавать. Уж очень обидно бросить так, на полпути.
Поэтому я ответила столько, сколько можно было:
— Группу передали в другие руки, Степан… Не понимаете? Наша с вами задача — наблюдение, сбор сведений. А группой будут заниматься разведчики с другой задачей — войти, скажем, в систему немецкой разведки. Они выяснят время и место выброски группы, выслеженной нами. Но и этим разведчикам придет приказ — отойти: группой
Я увлеклась, только теперь как бы увидела нашу неприметную и большую работу. Сколько разведчиков пошло на службу к немцам ради того, чтобы иметь возможность заглянуть в секретную документацию или выспросить по дружбе у штабиста, когда и в каком месте будет выброшена группа. До поры, до времени, а может, и до конца войны, о том, почему эти люди с немцами, знают единицы. Народ считает их продажными, чурается, а порой оскорбляет. Предатель — ненавистнее самого врага. Эти люди терпят, молчат и делают свое великое дело. А ведь они девчонки и мальчишки — моего возраста, или серьезные люди, отцы семейств, или старики, прожившие кристально чистую жизнь. Но когда надо для Родины — они идут на все.
Примерно неделю спустя я приняла радиограмму, от которой хотелось петь и плясать.
С шумом скатилась по лестнице вниз, влетела в распахнутую дверь, обняла оторопевшего Степана и поцеловала.
— Поздравляю нас, Степан — вас и себя! Читайте.
Степан пробежал глазами сначала по листку, потом прочитал каждое слово в отдельности и опять все снова вместе. На клочке бумаги было расшифровано:
«Группа встречена полностью. Обезврежена. Поздравляю успехом».
Степан сложил на груди свои могучие руки и тихо-тихо произнес:
— Это большая награда, Марина. Спасибо.
— Здорово, да? Знаете, Степан, я всегда думала, что, наверное, очень приятно получить какую-нибудь награду.
Маленький листок радиограммы я прижала обеими руками к груди и дрогнувшим голосом, совсем тихо прошептала:
— Это очень большая награда.
— Вера! — во весь голос позвал Степан жену. — Где ты, Вера? Давай что ни есть на стол — праздник сегодня!
Скоро вошла Вера, неся в руках чугунок с дымящейся картошкой. Милое лицо ее было светлым и грустным.
— Что, — спросила она, — или наших слышно?
Наших еще не было слышно. Но фронт заметно приближался. Заметно по тому, как спешно отступали вражеские соединения за Днестр и укреплялись на том берегу. Как увеличивался поток каких-то странных беженцев, и прибавлялось машин и повозок с ранеными. Как суматошно и растерянно металась огромная семья Василия и светились затаенной радостью глаза Лизы, ожидавшей с советскими войсками мужа.
Несколько дней назад, возвращаясь домой, у порога я наткнулась на чью-то обувь. Кто-то пришел чужой? Еще в сенях я услышала громкий разговор и, открыв дверь, поняла, что речь шла обо мне — увидев меня, все замолчали. Я спокойно, как будто ничего не случилось, поздоровалась. Кроме сидевших за столом Василия и Лизы, на лавке у двери раскрасневшаяся, сердитая, видно, еще не остывшая от шумного разговора, сидела жена старшего брата Нюра. Никто не ответил мне. Лиза спрятала глаза, нагнувшись к сидевшему у нее на коленях сыну. Василий посмотрел на меня зло и тоже отвел взгляд в сторону. Молчание длилось недолго. Нюра вдруг быстро вскочила с лавки, подбоченилась и, наступая, закричала неожиданно визгливым пронзительным голосом: