Житие маррана
Шрифт:
Врач сразу отметил природную сметливость Луиса, который утверждал, что происходит из рода колдунов, и научил его ассистировать во время операций. Это вызвало скандал в Ибатине, полном предрассудков. Хотя некоторые негры и мулаты работали цирюльниками[4] и имели разрешение отворять кровь, им все же не позволялось вправлять переломы, дренировать абсцессы и прижигать раны. Также дон Диего вверил своему рабу хирургические инструменты. Хромота не мешала Луису следовать за хозяином по улицам городка и его каменистым окрестностям,
Дон Диего завел привычку отдыхать в саду на плетеном стуле, наслаждаясь вечерней прохладой. В годы тяжких испытаний Франсиско часто воскрешал в памяти эту картину: отец располагался в тени апельсиновых деревьев; вокруг него, наделенного несравненным даром рассказчика, мигом собирался тесный кружок очарованных слушателей. Едва он начинал какую-нибудь историю, все так и замирали, казалось, даже птицы переставали ворошиться в ветвях. А историй дон Диего знал несметное множество — о героях и рыцарях, о пророках и святых.
В один прекрасный день кто-то в шутку назвал апельсиновый сад академией[5]. Ирония ничуть не задела врача. Мало того: дабы не показаться сконфуженным, он заявил, что отныне под деревьями будет проходить систематическое обучение домочадцев, поскольку отрывочными знаниями довольствоваться негоже. Дон Диего уговорил приветливого, худого как щепка монаха Исидро Миранду, с которым успел обменяться семейными тайнами, давать уроки домочадцам, поскольку изучать что-либо помимо катехизиса означало перейти опасную черту.
Отец семейства установил в саду стол из рожкового дерева, а вокруг него скамьи. Кроткий монах предложил заняться предметами квадривиума: грамматикой, географией, арифметикой и историей[6]. Голос брата Исидро звучал так сердечно и убедительно, что просто заслушаешься. Но взгляд выпученных глаз, слишком больших для костлявого лица, выражал не то изумление, не то испуг.
Учениками домашней школы стали Альдонса (которая с помощью мужа уже освоила чтение и письмо), четверо детей, а также Лукас Гранерос, друг юного Диего, и трое добрых соседей. Альдонса, хоть и происходила из довольно знатного рода, с юности только и умела что прясть, ткать, шить да вышивать.
— В знании заключена огромная сила, — не уставал повторять дон Диего, обращаясь к этой разношерстной компании. — Оно дарует необычную мощь, с ней не сравнятся ни кулаки, ни сталь, ни порох. Тот, кто обладает знаниями, обладает властью.
Брат Антонио Луке, строгий настоятель монастыря мерседариев[7], когда-то подаривший им саженцы апельсиновых деревьев, придерживался на сей счет иного мнения. Луке был суровым священником, доверенным лицом инквизиции[8].
С ядовитой вежливостью монах возразил:
— Знание — удел гордецов. Человек был изгнан из рая именно за то, что возжаждал знаний. — Каждое его слово буквально сочилось
Об академии в апельсиновом саду Антонио Луке отозвался уничижительно:
— Что еще за вычуры!
И, словно этого было недостаточно, добавил:
— Глупо обучать все семейство. С женщин довольно рукоделия и катехизиса.
Диего Нуньес да Сильва слушал настоятеля молча, прикрыв веки и смиренно потупившись, ибо знал, как опасно прекословить служителю инквизиции. Низенький угрюмый монах буравил собеседника злобными глазками. Врач же был статным мужчиной и взгляд имел мягкий. Нет, он не возражал, однако и школу свою закрывать не собирался. Сказал только, что поразмыслит над словами святого отца. Но брата Исидро не уволил, часы занятий не сократил и жену с дочерьми от учебы отстранять не стал.
Антонио Луке был раздосадован и, вызвав Исидро Миранду, велел дать подробный отчет об уроках «в этой смехотворной академии». Настоятель задавал вопросы, а монах послушно отвечал, вытаращившись пуще прежнего. В конце концов Луке с упреком изрек:
— И потом, что за нелепая затея преподавать там предметы квадривиума! — Глаза его метали молнии. — Таким дисциплинам место в стенах университетов, а не в каком-то Ибатине.
Перечить брат Исидро не осмелился, только сжимал трясущимися руками наперсный крест.
— Вы обучаете благородным наукам простецов! Это все равно что воду в решете носить! — Антонио Луке поднялся и начал расхаживать по темной ризнице. — И к тому же допускаете непростительную оплошность, забыв о теологии, царице всех наук. Если уж вы и этот крайне подозрительный лекарь собрались просвещать души, ознакомьте их хотя бы с начатками теологии. Хотя бы с начатками!
На следующий вечер брат Исидро, раскрыв затрепанную книжицу, преподал ученикам первый урок теологии. По его окончании юный Диего признался, что хотел бы изучать латынь.
— Латынь?
— Ну да, чтобы понимать мессу, — стал оправдываться подросток.
— Ее не надо понимать, — ответил монах, — достаточно просто присутствовать, благоговейно слушать и принимать Святое Причастие.
— Я тоже хочу изучать эту самую, как ее… — поднял руку маленький Франсиско.
— Ты имеешь в виду латынь?
— Да.
— Нет, тебе еще рано, — изрек брат Исидро.
— Почему?
Монах подошел к малышу и легонько сжал его худенькие плечи:
— Много будешь знать — скоро состаришься.
Потом отступил, медленно обогнул стол и пробормотал себе под нос, обращаясь к отсутствующему дону Диего: «Увы, знание и власть, друг мой, вещи разные».
Но через пару недель он все-таки согласился на просьбу и начал преподавать латынь. Мальчики учились играючи. Твердили склонения, прыгая через скакалку или гоняя битку по клеточкам классиков. Узнав об этом, брат Антонио Луке удивленно приподнял бровь. Отца настоятеля не покидали подозрения.
? ? ?