Житие, в стреляющей глуши - страшное нечто...

Графов Станислав

У Ставински время от времени пробегал неприятный холодок. Он время от времени допускал мысль, что старик и все прочие могли быть «подставой» огэпэу. Но информация текла, а с тех пор никаких неприятностей не произошло. Более того – информация группы «Антиквар» помогла при анализе качества русской брони и прокатного стана: заводы «Рейнметалл» и компании «Алькетт» получили баснословные прибыли от заказов на кумулятивные снаряды. И хотя они поддерживали заговорщиков, давно уже мечтая о мирных вливаниях в американский и британский бизнес, но – война всё ещё несла золотые яички…

Да, о худшем даже думать не хотелось. А именно: с начала 1941-го Абвер забросил на Урал и

Дальних Восток пять диверсионных групп, частью на парашютах, частью – в качестве магистральной агентуры, что двигались под чужими документами под видом эвакуированных, комиссованных по ранениям и даже душевнобольных. Четыре из них тогда же в 1941-м «запели». И вот теперь – допустить мысль, что эти четыре или хотя бы одна работают под контролем НКВД? Причём, чекистам, получается, известен код радиста: последние не сами его предоставили? А ведь в группах помимо пленных и перебежчиков, прошедших специальную выучку в «Цеппелине» и «Сатурне», было по три кадровых сотрудника службы Абвер?! «…Так что же – наши спецы даже на стадии обучения и выпуска не определили, что курсанты мечтают перебежать к своим? – в который уже раз думал Ставински и ужасался: они все – не знают Россию. И дело даже не в загадочной русской душе, и не в Советах. До сих пор сильны стереотипы: германец обязательно учит русского, как сеять и пахать, как экономно рассчитывать свой капитал, как трудиться и создавать своё производство. Сами русские этого не хотят – упираются всеми конечностями и лезут в лужу, как свиньи… И всё это время, с Петра Великого и Екатерины Великой империя шестой части суши существовала и процветала только по причине «засилья» германских чиновников и дворян на русской службе. И этот стереотип развивал и усиливал сам фюрер: написал об этом в «Майн Кампф».

Ставински заварил себе крепкий кофе и немедленно вызвал офицера для особых поручений – обер-лейтенанта Пауля Гешке:

– Доставьте мне немедленно личное дело агента «Антиквар». Безо всяких проволочек! Кроме этого, с этой минуты – установить за ним круглосуточное наблюдение. Каждый его шаг – мне на стол… Да, чуть не забыл! Попытайтесь установить мальчишку, что контактировал с объектом на паперти собора. Я понимаю, что по фото сложно будет установить – ничего, постарайтесь…

Через час он уже вышагивал по ковровой дорожке приёмной начальника Абвергруппы и делал доклад по текущим сводкам. Они впечатляли, особенно, если учесть осведомлённость СД и ГФП о «кротах» Абвера в числе своей агентуры. Тем не менее начальник Абвергруппы, моложавый брюнет средних лет, в чине оберст-лейтенанта, с ленточкой Железного креста 2-й степени, с нагрудными знаками «Меткий стрелок» и «За храбрость в ближнем бою» выразил явное неодобрение – зачем агенту «Стекло» пришлось травмировать шею? Можно было ограничиться его арестом или даже не вводить в игру? Эти претензии он предъявил уже сидящему в мягком замшевом кресле капитану Ставински. Это ничуть не поколебало самолюбие последнего. Тем более, он знал о том осторожном зондаже, который проводил герр подполковник относительно неучастия Германии в дальнейшей войне на два фронта и делал из этого соответствующие выводы. К вопросу «где сейчас находится объект?» у него давно была заготовлена легенда – получил указание из Центра и отправился в служебную поездку по Орловской области…

ГЛАВА ВТОРАЯ. КАКОВ ПОП, ТАКОВ И ПРИХОД.

…Васька с первыми же лучами солнца достиг условленного места (отмахал почти 5 км по ручью, чтобы сбить возможных собак по следу). Он вышел на окраину Алёшино когда солнце уже поглотило верхушки сосен и ударило по зеркальной россыпи на траве и листьях. Роса мгновенно заиграла золотисто-оранжевыми бликами. На какое-то мгновение показалось – вокруг вспыхнул пожар без дыма и огня! Цвигун даже упал плашмя. Но затем, оправившись от шока, немедленно встал.

До окраины было метров четыреста «с гаком». Впереди был неглубокий

овраг, а справа – тянулись огороды и изгороди из жердей. За ними густо росли яблоневые, сливовые и грушевые деревья, за которыми выглядывали избы с высокими трубами и резными наличниками на крышах. Покрикивали петухи и полаивали собаки, мычала и блеяла другая скотина, уцелевшая несмотря ни на что за две военные зимы.

Васька короткими перебежками и по-пластунски достиг огродов. Затем он прижался к колодезному срубу возле хаты с резными наличниками на ставнях, в виде голубых петушков. Сперва этого его удивило, затем даже покоробило. Но затем он рассудил: в деревнях на отшибе жили люди, которые любовью, так называемого общества, не пользовались. Либо это был жуткий пропойца, либо вор или дебошир, которому всем миром присудили жить отдельно. Не то – бока намнут, а то ещё лучше – вилы в бок… Шли времена – царскую власть и сельскую общину сменила Советская власть со своими колхозами и совхозами. А традиции так и оставались…

Но Ваську эти традиции сейчас мало заботили. Он прополз огородами (благо, что собак было мало – постреляли немцы) к третьему по счёту дому слева, в начале улицы. В нём жил здешний поп, отец Дмитрий. И этот дом был единственный, где во дворе из крепко сбитой будки оглушительно забрехал кобель. Звеня цепью, которая тянулась на два с лишним метра, здоровенный пегий пес с белыми подпалинами на боку и морде брехал в Васькину сторону с явным неудовольствием. Пришлось одним махом перемахнуть через заборчик и – вот уже, крыльцо…

– Эй, кто там в такую, рань шалит? – послышался недовольный женский оклик. – Батюшке грех к заутренней мешать готовиться. Грех, говорю – иди отсель…

– Я от отца Зосимы, - отчётливо произнёс Васька, как будто ударили колокола, а он стоял под ними. – Низкий поклон, благословение испросить можно? Путь мой неблизкий, дальний…

– Прости Господи, не признала – да, конечно…

Тюль за резными наличниками тут же приподнялся, очертив на мгновение круглое милое лицо и растрёпанную косу, едва уложенную поверх головы. Брякнуло в сенцах ведёрко, звякнула щеколда – дверь отворилась.

– Иди-ка сюда, мил человек, - сказал сам отец Дмитрий. – Гостем будешь. А благословенье тебе дам, когда откушаешь хлеб-соль да чаю вместе со мной попьёшь.

Васька с натуральным поклоном (неизвестно как вышло!) вошёл через сенцы в просторную хату. Увидев в красном углу икону Христа Спасителя, хотел было осенить себя крёстным знамением. Его остановил жестом отец Дмитрий:

– Не следует, если машинально – не от сердца идёт, сын мой.

– У меня от сердца, батюшка, - Васька решительно перекрестился.

– Что ж, с богом, да будет так…

Сам отец Дмитрий был огромного телосложения и высок росту, с большой окладистой бородой в которую уже вплелись упрямые ниточки седины. Седина была и на висках, но кудри от этого казались ещё пышней. Серые большие глаза смотрели строго и пытливо, а внутри горели весёлые искорки. Казалось, они говорили: «Я тя, озорника, щас как словлю!» был он одет в строгую домотканую серую рясу с большим крестом на груди, рукава которой были тем не менее из атласа и немного лоснились. На столе, застланном шитой скатертью, в рисунке которой угадывались чудные птицы Гамаюн с девичьими лицами, высился кувшин с молоком, прикрытый марлечкой. Там же стояли крынка со сметаной и со сливками. Кроме этого здесь же поражали воображения фарфоровые вазы с яблоками и с вишней, что были явно городского происхождения.