Живая душа

Юшков Геннадий Анатольевич

— Ничего, — буркнул Микул Иван. — Авось не последний раз, насидимся еще…

На том и расстались. Опять меня отец зовет:

— Вылазь, ушли гости!

Целый день в подполе не просидишь. Ну, думаю, была не была, вылезу! Голову из дверки высунула, а отец — хвать меня за волосы. На середину избы выволок и что есть силы ремнем хлестать начал. Да не просто ремнем — с железной солдатской пряжкой. Крик у меня в горле застрял, хриплю, вывертываюсь, а он чешет и чешет. Рванулась я, клок волос у него в руке оставила. Подбежала к печке, ухват схватила:

—

Не трожь!! Не подходи!!

Глянул на мое лицо отец, опомнился. Пошел, повесил ремень на гвоздок. А я ухвата из рук не выпускаю, слежу, зыркаю глазами, как волчица… Постоял отец, посопел, полез на печь.

Я через поветь на задний двор выбежала, коленки трясутся. Сколько там пробыла, не знаю. Времени не чувствовала. А когда вернулась в избу, там у стола Степан сидит. Пиджак на нем новый, суконный, рубашечка белая. Только штаны прежние, заношенные, обшитые кожей на коленях.

— Вот тебе еще жених, — говорит с печки отец. — Может, за этого пойдешь, а?

Степан глаза на меня вскинул и смотрит, не отпускает взглядом своим.

— И пойду! — говорю. Тоже со Степана глаз не свожу, как заколдованная.

— Ступай тогда в чем есть! Из дому ни тряпки не получишь! Нет тут ничего твоего!

— Есть! — рассердилась я. — Самовар возьму!

— И то, — говорит отец. — Со свекровью чайку попьешь. Ежели тебя, бесприданную, к столу позовут.

Испугалась я тут. По обычаю, должно быть приданое. Вон другие-то невесты полное хозяйство за собой несут… Кто же меня пустую в дом примет? Пускай Степану не требуется мое приданое, но что родня скажет? Что мне перед свекровью отвечать?

Заметил Степан мою растерянность. Кивнул — выйдем-ка в сени. Побрела за ним, как водой облитая.

— Не горюй! — шепчет Степан. — Проживем! Сами заработаем на себя!

— Где? — всхлипываю.

— В колхозе же работать будем! Это не у Микул Ивана батрачить!

— А вдруг… твоя мать и вправду меня в дом не пустит?

— Пустит, я ей уже про тебя рассказал, согласная она.

— Ну да, у всех людей свадьбы играют, а мы как же, без свадьбы-то?

— И опять не горюй, что-нибудь придумаем! А до этого можно ведь и врозь спать, правда?

— А…

Степан только рукой махнул — много, мол, вопросов сразу задаешь.

В тот же день и пришла я к Степану, а еще через несколько дней сыграли что-то вроде свадьбы, просто для порядка, чтобы люди потом не болтали. И правда: какая при нашем-то достатке свадьба, где денег взять? Но отца все-таки пригласила — думала: поостынет — придет. Но нет, так и не дождалась. Из всей моей родни только тетка присутствовала, и то спасибо.

Говорят, как свадьбу справишь, так потом и жить будешь. А у нас со Степаном все не так. Начало нашей жизни вон какое было, зато потом все наладилось, и даже сама я иногда себе завидовала и все спрашивала себя: ну за что мне такое счастье?

Степан мой и высок был, и широкоплеч, и с глазами ясными, да и умом от природы не обижен. А уж любил он меня… Ну что еще надо?!

И свекровь моя оказалась женщиной доброй. Никогда

ни словом не напомнила, не попрекнула, что я босой в ее дом пришла, а окажись на ее месте другая, только за одно это заживо бы съела. Зато и я старалась для нее, как могла, злым словом боялась обидеть.

Вышла я замуж, а фамилия старая осталась. Степан тоже был Конаковым — Степан Иванович Конаков. В нашем селе почти все Конаковы, видно, один род когда-то был. И только три семьи Порошкины были да Микул Иван Распутин — вон какая знаменитая фамилия, да только так без продолжения и осталась.

Посудачили, конечно, на селе о нашей свадьбе да скоро и позабыли: наступили события посерьезнее, было о чем подумать и без нас.

Колхоз образовался, а земля вся лоскутами по всей округе разбросана: у кого за Дурным ручьем, у кого за старой горой, у кого на Пожогах. Попробуй объедини. А самые лучшие земли, я уже говорила, Микул Ивану принадлежали. И, конечно, отказываться добровольно от земли он не собирался. На одном из собраний встал Степан и сказал, что придется землю силой отбирать. Услыхал об этом Микул Иван и при встрече пригрозил Степану:

— Только сунься, щенок, всем селом панихиду по тебе петь будут.

Степан и вообще был не из трусливых, а тут слова эти его только раззадорили. Засмеялся:

— Погоди, придет время, тебя не спросим, заберем, так и знай.

— Я свое слово сказал. — Повернулся и прочь пошел Микул Иван.

Не первый год Советская власть в стране правила, а у нас на селе Микул Иван самым главным человеком оставался. Где богатство, там и сила — а народ ведь темный был, боялись его.

Многие пробовали отговорить Степана, не лезь, мол, к волку, добром это не кончится, и даже я слово вставила — честно говоря, больше всего за жизнь Степана опасалась, — да куда там…

А весна в этот год у нас затяжной оказалась. И слухи такие страшные ползли: то в одном, то в другом дальнем колхозе председателя на вилы подняли… Я вся измаялась, извелась от этих слухов, от Степана ни на шаг старалась не отходить.

А потом все-таки всем колхозом вышли на пахоту, с красным знаменем. А знамя впереди всех Степан нес. Уж как я потом благодарна была этому знамени — если бы не оно, может быть, закатилось бы в тот день Степаново солнышко.

Сначала по всему селу прошли, чтобы все видели, какой у нас праздник, чтобы все ощутили, что новая жизнь началась.

…Как громом выстрел прозвучал. В мужа стреляли!! Рванулась я к нему без памяти, а он живой. Стоит на своих ногах! А знамя разорвано — пулей стреляли.

— Кто стрелял? Откуда? — заволновались люди, зашумели.

Вдруг Степан без единого слова кинулся к взвозу избы Егор Педя, выхватил наган из заднего кармана, вмиг через забор перелетел. Раньше я оружия у него не видела — потом выяснилось, что наган он одолжил на один день у милиционера в сельсовете — чувствовал, что пригодится.

И вот когда он к взвозу кинулся, я успела заметить, что из-под взвоза синий дымок струится. Конечно, оттуда стреляли.