Живая душа
Шрифт:
По существу, он ничем не смог обезопасить себя, ничем не смог помешать диверсантам, и предстоящая ему задача оставалась такой же нереальной, почти безнадежной, как и два месяца назад.
Оба «Кондора», взревывая и содрогаясь, заходили на посадку. Аэродромчик был крошечный — зеленая впадина меж двух каменистых сопок. У начала впадины топорщился еловый лесок, на другом конце, вплотную к обрыву, прилепилась норвежская деревенька. Но летчики посадили «Кондоры», будто голубей на карниз. Уверенно, с первого же захода. Мастера
Ермолаев приказал десантникам отойти на кромку аэродромного поля и там ждать. Можно поесть. Можно перекурить. Но отлучаться запрещено.
— И долго будем тут загорать? — спросил Ткачев.
— Сколько надо, столько и будешь! — отбрил его Пашковский.
— Да я ведь не тороплюсь, — сказал Ткачев, со смаком отгрызая галету. — Напротив того. Первая солдатская заповедь — не спеши выполнять приказ, ибо его могут отменить!
— А уже охота, чтоб отменили?
— Мне в баньку охота.
— Мандраж пробирает?
— Ничто человеческое мне не чуждо, — усмехнулся Ткачев.
Летчики вместе с Ермолаевым ушли к низкому домику под дерновой крышей, над которым вертелась флюгарка и ниспадала, обмякая, полосатая матерчатая «колбаса». Диверсанты прилегли на валуны, теплые от солнца; эти валуны, как неровный забор, окаймляли весь аэродром. А та сторона, что примыкала к деревеньке, была огорожена колючей проволокой на столбиках.
Дома тут бревенчатые, в основном двухэтажные. Почти такие же, как на Печоре, — только, пожалуй, темные крыши острее да окна пошире. Возле домов, как поленницы, желтеют штабеля вяленой трески. Ее запах доносится даже сюда, на аэродром.
— И насчет ухи я б с ложечкой прогулялся… — шмыгнув носом, сообщил Ткачев. — И насчет поросятники. А на третье мне подайте крем-брюле…
— Хрен тебе в шляпу, — прорычал Пашковский.
— Одни грубости на языке.
— А не трепись без передышки, звонарь!
К заснувшим «Кондорам» подъехала автоцистерна, механики — то ли немцы, то ли норвежцы — доливали горючее в баки.
— Скоро, скоро поезд свистнет! — предсказал Ткачев и поднялся с камня.
— Ты куда? Не положено! — вскинулся Пашковский.
— Я, простите, в туалет. Нельзя? Тогда могу и здесь, я сговорчивый.
Пашковский сплюнул с ожесточением; многие расхохотались. Ткачев подождал, пока успокоятся, и уже без улыбочки сказал:
— Ты кончай оскаляться, понял? Невысоко торчишь. Я такой же заместитель Ермолаева, как и ты.
— Заместитель?! — щелевидный рот Пашковского приоткрылся.
— Спроси у него.
— А если назначили, чего ты клоуна из себя строишь?!
— Тебе кажется, — сказал Ткачев, — что командовать — это на горло брать? Собакой цепной кидаться?
— А дисциплина? Мне приказано!..
— В первую очередь тебе приказано котелком варить. Котелок не сварит — сгорим синим огнем, и дисциплина тебя не спасет… Ну, а засим я удаляюсь, не провожайте меня…
Пашковский, сглаживая неловкость, прищурился:
— Во, славяне, схлопотали вы веселого начальничка. Не заскучаете? А?..
Между валунами росли карликовые ивы
В тот же миг рука Пашковского автоматически потянулась к финскому ножу. Мышь сделала скачок, острие ножа настигло ее в воздухе и прошило насквозь.
— Лемминг, — сказал Пашковский. — Их пропасть в тундре… Все желтенькие, одинаковые.
«Кондоры», будто жирные осенние утки, низко прошли над еловым леском, замыкающим долину. В иллюминаторах наискось повернулась деревенька, проплыл берег фиорда с табунком рыболовных суденышек, черных на молочной воде.
Свет вечернего низкого солнца, озарявший левые иллюминаторы, медленно угас, затем брызнул снова, только уже с правого бока. «Кондоры», очертив полукруг, взяли направление на север.
Внизу, в морской спокойной воде, которая делалась как бы гуще и бирюзовей, показались плавающие льдины с зеркальными промоинами. Льдин прибывало, вскоре они закрыли всю воду, лишь трещины и узкие разводья выделялись на тускло-сером, пятнистом панцире.
Воронин подумал, что господин полковник и здесь проявил максимум осторожности. Самолеты движутся чуть не к Северному полюсу — чтобы пройти подальше от Мурманска, подальше от советских берегов и островных баз. Где-то над безлюдными ледяными просторами «Кондоры» опишут еще один полукруг. Наверно, зайдут со стороны Карского моря, где сейчас нет ни кораблей, ни рыбаков. Где никто не засечет неизвестные самолеты…
Ревели моторы, мелко вздрагивали желтые стекла иллюминаторов, вибрировали остывшие, обжигающие холодные металлические скамьи вдоль бортов, на которых сидели десантники. Все двенадцать душ были тут, в первом «Кондоре», а во втором — только груз. Взрывчатка, продзапас, оружие. Много оружия. Добрый батальон вооружить можно. Неунывающий Ткачев, перекрикивая рев двигателей, опять трепался, подсаживаясь то к одному, то к другому диверсанту. Плюхнувшись возле Воронина, толкнул локтем:
— Подробность, говорю, есть одна!.. Будем рвать мостик на Печоре, а он, может быть, — исторический!.. Ты что позеленел-то?
— Укачало, — ответил Воронин.
Его действительно мутило от высоты и воздушных ям, но хуже всего было то, что снова чудовищно разболелась голова. Будто гвозди вколачивали в виски и в затылок.
— Терпи! — крикнул Ткачев. — Ты о какой-нибудь бабе думай, лучше всего помогает! Рисуй волшебные картинки!.. А то у меня шнапс во фляжке — хлебнешь?
— Побереги.
— Ну, внизу хлебнем. Ты шестым прыгаешь, после меня…
— Мне все равно.
Впрямь не было разницы. Уже сколько раз Воронин представлял себе, как они будут высаживаться, и не отыскивалось решения к действиям. Понятно, его не выпустят первым — чтоб не успел скрыться, пока приземляются остальные. Он будет под ежеминутным наблюдением.