Живая душа
Шрифт:
Нельзя было ей сказать, что он догадывался о намерениях полковника. И нельзя было говорить, что Воронин обдуманно идет на риск и не согласится на побег отсюда — даже на удачный и безопасный побег…
Наташа сейчас не обманывает, но кто знает — не пожалеет ли завтра об этом припадке откровенности. Ведь она в руках у господина полковника и работает на него.
— Что ж, — сказал Воронин. — Если это правда, я постараюсь доказать, что герр оберст во мне ошибся…
Наташа прикусила губу, сморщилась:
—
— Никуда я не побегу, фрейлейн Наташа.
— Господи, неужели мне вас не убедить?! — произнесла она отчаянно. — Что же мне делать тогда? Вы поймите, я же добра хочу, я оправдаться хочу, немножечко хоть оправдаться, чтоб не так совестно было! Я ведь дурочка наивная, я надеялась, что всех перехитрю, что, может… вместе с вами… туда… хоть как-нибудь, чтобы умереть на родине… Теперь-то я понимаю — не выйдет, останусь здесь вот, мерзавцам всяким прислуживать… Но пускай для вас что-то сделаю! Вам же в спину будут стрелять!
— Постараюсь этого не заслужить, — сказал Воронин.
— Вы их не знаете! Попытайтесь хоть там, на родине, уцелеть… Я верю, что вы хороший человек, что вы не похожи на них…
Воронин смотрел на нее и молчал. Даже если Наташины слова были искренни, Воронин не мог на них откликнуться. Права сейчас не имел.
Она заплакала, не сводя с Воронина вздрагивающих, ожидающих глаз. Потом как-то съежилась, обхватила шею ладонями, будто в ознобе, и пошла прочь из комнаты.
Воронин видел, как она торопливо бежала по дорожке, светлое платье мелькало в кустах, песок под туфельками поскрипывал. Наташа скрылась во флигеле.
А через полчаса, в наброшенном на плечи кителе, пошатываясь, неловкими руками зажигая сигарету, из Наташиной комнаты вышел господин Ермолаев.
Все правильно — назавтра отлет. Побудка раньше обычного, спешный завтрак, построение. Лаконичное, теплое напутствие герра оберста.
На личные сборы — десять минут.
Когда расходились из строя, полковник подозвал Воронина.
— Как съездили в Берлин, Александр Гаевич?
— Благодарю, господин полковник. Хорошо.
— Будет о чем рассказать друзьям?
— Еще бы.
— Присядем перед дорогой, Александр Гаевич. По русскому обычаю, Или у вас в народе такого обычая нет?
— Есть.
— Я так и предполагал. Все-таки — пятьсот лет живете под их влиянием… Значит — съездили неплохо, довольны? Вот и прекрасно. Со своей стороны я благодарю вас за помощь и хочу поделиться последним секретом… Я абсолютно уверен, Александр Гаевич, что группа выполнит задание. Абсолютно уверен!
— Это и есть ваш секрет?
— Секрет в том, Александр Гаевич, почему я уверен.
— Почему же?
— Видите ли, мы тоже заручились
— Расписки наши?
— И расписки о сотрудничестве, и новые ваши биографии, и отпечатки пальцев. В общем, все личные дела. Мы, разумеется, переправим их деликатно, ну, к примеру, через какой-нибудь партизанский отряд… Все будет выглядеть вполне естественно.
— Что ж, придется нам выполнить задание, — сказал Воронин.
— Вот! Вот! Теперь и у вас появляется убежденность! Надо выполнить задание, и тогда документы остаются здесь. Настоящих друзей мы бережем.
Тощий, угловатый, похожий скорее на худосочного белобилетника, чем на кадрового офицера, господин полковник говорил оживленно, по-мальчишески радуясь, что его понимают. С удовольствием посматривал на Воронина: еще чуть-чуть — и по головке погладит.
— Но я-то, господин полковник, на опушке с десантниками прощаюсь. Не отвечаю за дальнейшее.
— Александр Гаевич, ну как можно вас отделить?! Дело-то общее! Помогите немножко товарищам!
— Уговора такого не было.
— Стоит ли вновь торговаться?
— Свою задачу я выполню, — сказал Воронин. — А остальные заботы меня не касаются.
— Отказываетесь по-дружески помочь?
— Да зачем, господин полковник? При абсолютной-то уверенности, что задание будет выполнено? Я спокойно на опушке распрощаюсь.
— Ну, бог с вами, Александр Гаевич… — полковник встал. — Упрямый вы. И все-таки я доволен, что нас свела судьба… Может быть, встретимся после войны, а? Загляну в гости?
— Милости прошу, — сказал Воронин. — Гостей у нас любят.
Едва не облобызались на прощанье. Отеческим взглядом провожал господин полковник Воронина.
Все правильно. Обласкай, успокой, прежде чем выстрелить в спину. Случись такая беседа месяца два назад, Воронин во многих бы заячьих петлях не разобрался. А теперь привык их распутывать.
И припугивая разоблачительными документами, и упрашивая о дружеской подмоге, полковник добивался сейчас только одного: чтоб не заподозрил Воронин о взведенном за его спиною курке.
Пусть Воронин рассчитывает, что времени впереди достаточно. Пусть надеется, что уйдет невредимым с таежной опушки. Далеко-то не уйдет…
Можно вообразить, с какой основательностью разработан план в отношении Воронина. Здесь это умеют. Заботятся о подготовке.
А у самого Воронина за все эти два с лишним месяца никакого реального плана действий не возникло. Да, он узнал кое о чем, немало узнал. Но эти знания лишь увеличивали воронинскую тревогу, лишь свидетельствовали о том, что справиться ему в одиночку будет трудней, нежели думалось. Как действовать, Воронин не знал.