Живая душа
Шрифт:
— Выбрось его из головы.
— Резидент может контролировать со стороны!
— Это учтено, — сказал Кабанов. — Забудь про него. Занимайся своей музыкой.
О возможном присутствии резидента, сидящего где-нибудь поблизости, подполковник Кабанов не переставал думать. Тотчас, как была взята диверсионная группа, по всем необходимым каналам пошла дезинформация. Клюге сообщили, что первый населенный пункт разгромлен, что диверсанты, вместе с примкнувшими добровольцами, пробиваются к Печорской дороге. Сельхоз «Кедровый ручей» действительно полыхал огнем — Кабанов
Но, дважды выйдя на связь, Клюге отчего-то умолк. То ли выжидал еще большего размаха событий, то ли почувствовал подвох и теперь перекраивал свои планы.
Правда, фашистское радио с удовольствием сообщило о восстании в советском тылу, и эсэсовская газетенка «Дас шварце корпс» поддакнула, проявив большую осведомленность. Эта газетенка порою выбалтывала то, о чем даже Геббельс громко не лаял. Именно в «Дас шварце корпс» однажды напечатали, что судьба малых народностей подобна судьбе водяной капли, упавшей на раскаленный камень. И не останется, дескать, после войны разных там инородцев унд иноверцев. Испарятся… Сейчас газетенка вопила, что большевистский тыл охвачен пожаром восстаний и вот-вот за спиной Сталина откроется «второй фронт».
Ни подполковник Кабанов, ни лейтенант Ракин не высказывали друг другу самых главных опасений. Могло оказаться, что Ткачев не успел сообщить какую-то подробность, какую-то детальку, без которой секретный код превращался в сигнал тревоги.
Таких деталек немало. Передаешь закодированный текст, длинный ряд цифр, и было условлено, что некую цифру ты нарочно повторишь. Или у тебя спросят, сколько сейчас времени, и ты обязан назвать любой час, кроме истинного. Подобных уловок множество. Они запрятаны и в тех двух кодах, что знал Ткачев, и в третьем коде, известном лишь «фуксу».
Ткачев мог упустить что-то. Ведь изранен был, умирал.
Проверить надежность его информации невозможно. Код был только у Ткачева и у командира диверсионной группы. Командир застрелился, не удалось его взять живым.
И теперь исход борьбы с врагом зависит от того, насколько мужествен, насколько самоотвержен был перед смертью Ткачев. «Вот так иногда случается на фронте, — думал Кабанов, вспоминая ткачевское лицо и страдающие глаза. — Вот так бывает. Пойми это хорошенько, лейтенант Ракин».
А лейтенант Ракин наконец-то участвовал в боевых действиях. Совершил подвиг. Рука на перевязи.
Как лев, бросился лейтенант Ракин на диверсанта Пашковского, который попытался удрать.
— Рука беспокоит?
— Ничего, — сдержанно ответил лейтенант. — Терпимо.
Поднявшись к себе в кабинет, подполковник вызвал Воронина. К нему оставались последние вопросы, в общем-то не входившие в компетенцию подполковника. Но Кабанов все-таки хотел разобраться
— Садитесь, Воронин. Еще раз сообщите обстоятельства, при которых вы очутились в плену.
— Я ведь рассказывал…
— Из очевидцев больше никого не вспомнили?
— Нет. Около меня находился только Шумков, Если он жив, он мои слова подтвердит.
— Он жив, — сказал Кабанов.
Воронин обрадовался:
— Уцелел?! Ну, он расскажет больше, чем я…
— Вы были друзьями?
— Да, еще с института! И работали вместе, и на фронте вместе! Это замечательно, что Николай жив, вы спросите его!..
— Вы с ним не ссорились?
— Когда?
— Ну, вообще.
— Бывало, что ссорились. Не без этого. Но Шумков — хороший человек, он неправды не скажет.
— Шумков заявил, что не присутствовал в момент вашего ранения. Он ничего не видел.
— Нет, — сказал Воронин. — Не может быть. Нет!
— Шумков заявляет именно так.
— Шумков не будет говорить неправду. Если он жив, он видел, как меня ранило. Он был вот так вот, рядом совсем… Я боялся, что его убили, но если он жив…
— Он подтверждает почти все ваши показания. Обрисовка и ход боя, минометный огонь, позиции противника — все совпадает. Кроме одного: Шумков не видел, когда вы были ранены. Он утверждает, что потерял вас из виду еще до обстрела.
— Мы были рядом, — сказал Воронин. — Огонь уже начался, но мы были рядом.
— Подумайте. Вспомните.
— Мы были рядом. Может, Николая ранило первого? Да нет же…
— Да, его ранило. Вероятно, после вас.
— Он сам выбрался?
— Звал на помощь, его подобрали.
— Непонятно…
— Вот и я не могу понять. Шумков, если звал на помощь, сознания не потерял. Он должен был вас увидеть. И потом — друзей не бросают на поле боя.
— Не знаю, как это вышло.
— Вот я и прошу вас — подумайте. Жаль, если вы будете путано отвечать на вопросы.
— Но я на самом деле не знаю, как это вышло! — сказал Воронин.
— Вы не оспариваете показаний Шумкова?
Воронин ответил без промедления:
— Нет. Он же мой друг.
— Что же получается?
— Значит, он не видел, — сказал Воронин. — Никто не видел. И подтвердить мои слова некому.
— Шумкова можно вызвать на очную ставку.
— С фронта? Или он в госпитале?
— Он уже дома. В родном вашем поселке…
Теперь Воронин задумался. Чуть покачивался взад-вперед, неловко сидя на краешке стула.
— Не надо, — наконец сказал он. — Будет трибунал, я отвечу, как смогу. А то получится, что мы Шумкова подозреваем.
Подполковник Кабанов с интересом смотрел на Воронина и думал, что этот человек нравится ему все больше и больше. Наверняка он говорит правду. Теперь надо ее доказать. Пусть это не входит в компетенцию Кабанова, но подполковник все-таки доберется до неопровержимых свидетельств. Ведь существует где-то боец, который вытащил Шумкова из боя. Шумков говорит, что бойца тоже отправили в госпиталь. Значит, надо отыскать и госпиталь, и бойца, и размотать всю ниточку… Он сделает это.