Живая вода времени (сборник)
Шрифт:
Командующий поскреб лысину, вздохнул и неожиданно тепло добавил:
– Вот что, ребятки, я вам скажу. Одно из двух – или прорветесь, или сгорите. Надо, парни, прорваться.
«Уж над Румынией, – взглянув на светящийся циферблат, подумал Ложкин. – Скоро Плоешти. Подкрасться бы ловчее, а там… Порушим систему. За месяц не очухается фриц. Без нефти он, как без кислорода».
«Скорее бы, – посмотрев на часы, подумал Тучин и усмехнулся. – Отбабахать километровый мост с пятью трубопроводами – это тебе не пять пива выхлебать. Стратегически все верно: в канун масштабного фронтового наступления лишить врага нефти. Главное – подкрасться, не обнаружить
Звучит команда запускать движки. Тучин облегченно вздыхает, трогает тумблеры, кнопки, сектор газа. Неслышно в рокоте бомбардировщика чихает и просыпается мотор – задрожал фюзеляж, замерцали сигнальные лампочки. Отвалив от бомбардировщика, «ястребки» делают несколько поворотов и глиссад и, найдя невидимую, нужную им траекторию, начинают пологий спуск с огромной воздушной горы.
…В тяжелом и мутном осеннем рассвете еле проглядывалась цель. Ложкин вышел на нее, к своей радости, просто снайперски. Его самолет стремительной тенью скользнул над зенитными батареями, пошел над мостом и вывалил бомбы. Следом за ним – Тучин. На середине реки оба истребителя расшвыряла страшная взрывная волна: казалось, вспучился, вздыбился в огне и в дыму весь Дунай!
…Бомбардировщик барражировал еще около часа, поджидая самолеты. Потом прощально качнул крылом и ушел в тыл – за Кубань…
…Тучин сгорел, а Ложкин чудом спасся. Его схватили румынские крестьяне и продали местной полиции, а полиция – немцам. До конца войны Ложкин пребывал в фашистском лагере смертников. После Великой Победы американцы передали Ивана советской стороне. Десять лет он отбывал заключение в приполярных лагерях, раскинутых вдоль рождавшейся в конвульсиях и муках железной дороги Салехард – Игарка. Это было чуть южнее уренгойских и ямбургских ягельных мест. Потом «железка» и лагерные бараки заросли травой и деревьями. Лишь опрокинутые на бок паровозы, словно мертвые кровожадные ящеры, еще долго служили напоминаньем о мрачных временах.
…В 1965 году Ложкина наградили. Медалью!
Георгий Босняцкий
Царица
Спасибо за еще один привет,
Царице красок – матери-природе.
С благодарением рождается сонет
Чудесной осени, как украшенье года.
Царица красок – мать-природа
Дает надежду на приход весны.
Прорвемся через зимние невзгоды —
И будут сниться нам грибные сны.
С благодарением рождается сонет —
Плодам земли и многоцветью леса,
За льющийся с небес волшебный свет,
За проливных дождей туманную завесу.
Чудесной осени, как украшенью года,
С благодарением рождается сонет.
Царице красок – матери-природе
Спасибо за еще один привет.
Мойра
Слабеет человек, когда нет цели.
А, может, цель была в разбросе сил?
Работали, дурили, пили, пели —
Оглянешься назад: нет, не напрасно жил.
И в круговерти многое сбывалось,
Я мир не по картинкам познавал.
И штиль, и штормы в памяти остались,
Себя любовью и добром я создавал.
Я замерзал у топок паровозных,
Бросало в жар на нарах ледяных,
Учился выживать без жалоб слезных,
Держать удар предательства – в под дых.
Не скрою, поиграл я с риском,
Дабы познать, как страх преодолеть.
Я был и месяцем, и лунным диском,
Чтоб Землю-матушку ночную ободрить.
Я солнечным
На всех широтах принял дар небес,
И радость бытия открыла все пароли,
Чтоб бурной страстью услаждался бес…
Во многих я могу покаяться грехах,
Но грех уныния не брал на душу.
С молитвой православной на губах,
Я Божий Промысел извечный не нарушу.
Тебе
Однажды… Когда это будет?
Мы в Завтра наше вернемся.
И музыка наша будет,
С которой не расстаемся.
Сегодня – наш мост мятежный,
Вчера и Завтра стыкует.
Дороги к мосту заснежены,
В пролетах ветры бушуют.
Но вера пробьет дороги,
Надежда снега растопит,
Любовь приведет к порогу —
Сердце к нему торопит.
Я знаю, что Завтра будет.
В нем наше Вчера узнаю.
И наша Музыка будет,
С которой я дни встречаю.
Закат
У каждого свои коллекции,
А я закаты и восходы пестую.
И небу не нужны протекции —
Я по планете просто голым шествую.
Вчера восход я встретил на Оби,
В нем запах кедра и призыв оленя.
Сегодня солнце на Манеже застолбил
И провожаю в тучу, сожалея.
И день сегодняшний не повторится вновь,
Уже другой восход врачует небо…
А мне еще закат волнует кровь,
Как в детстве волновал кусочек хлеба.
Краски
Как отличают люди красоту?
Не все, что окружает нас красиво.
Глаза иных буравят пустоту,
Глаза любимых – радости приливы.
Закатов и восходов алый цвет,
Как отблеск кровоточащих столетий,
Как угрожающий прибытием комет,
Огней церквей горящих и мечетей.
А неба синего – надежды цвет
Поддержит даже сквозь решетку,
Когда годами давит желтый свет,
И ком горячий шевелится в глотке.
Зеленый – вот заветный цвет,
Жива планета этим цветом.
Ему мы отдаем приоритет —
Зимой, весною, осенью и летом.
Иван Цуприков
«Прощай, лейтенант…»
Дым светло-серыми красками закрывает рубиновые листья рябины и отяжелевшие от седого мха темно-зеленые ветви исполина ели. Даже черный рюкзак с упертым в него карабином окрашивается в молочно-серые тона.
Валентин веткой рыхлит искрящуюся золу, Николай накрывает ее пучком сухой травы, тонкими ветками берез, сосновыми иголками. Костер проснулся, охватывая всполохами огня ветки, траву, выталкивая из себя дым, который, поднимаясь, режет глаза. Валентин щурится, вытирает рукавом набежавшую слезу и отворачивается от костра:
– А я тебя и не помню, – обратился он к соседу. – Даже не ожидал, что судьба сведет опять встретиться.
– А я запомнил тебя, дорогой, навсегда. Тогда ты мечтал меня грохнуть, растерзать, раздавить! Как же ты меня достал!
– Достал?
– Лучше б я тебя тогда в кишлаке пристрелил сразу…
– У меня первого была такая возможность, – перебил его Валентин.
Память, как кинопленка: встретился с кем-то из прошлого, и перед тобою начинают открываться картинки давнего времени, сначала в черно-белом исполнении – приблизительные лица, поступки, потом почетче-почетче, с осмыслением, с различной цветовой гаммой.