Живая вода времени (сборник)
Шрифт:
Купе. На лбу… баул. Соседкин. С верхней полки, гад, сорвался. Частично закрывает обзор. Кожа чуть выше пятки ужасно зудит. Комар порезвился. Ага, вот он, ирод.
В подмышечной впадине бугрился матерый, налитый, ядреный комарище. Комарицкий-Гнусенков осторожно поднес руку ко лбу. Сейчас сдвинем баул с глаз и. Это, однако, не баул. Это книга. По индуизму. Увесиста. От мудрости индусов. Ею и бабахнем. Площадь и мощь удара удесятеряются зараз.
Итак, размах…
Через долю секунды гигантская платформа рухнет и сплющит алчного упыря в жирный алый кляксон!
В зрачке человека зажигается
Параллельно в мозгу воспаляется заповедное: не обидь братьев меньших.
Ладонь вяло разжалась. Том лениво плюхнул на грудь и вальяжно сполз в подмышечную впадину…
Но как? Я же не хотел, я же раздумал! Кто, кто попустил?
В два щелчка Комарицкий-Гнусенков освободил кожу от вязкого черно-красного жижева. Останки закатились в зазор между полкой и стеной…
Это был последний гнусенковский образ. Организм обездвижился.
Самого совершенного не стало. Ас пикировал в никуда…
Такая вот история с торсионной вибрацией по спирали вечности.
Пассаж для всех комментарий рассказчика
А был я хорош. И время другое знал. Лучшее времечко. Ах, годики мои золотые, где вы, когда пролетели?
А как я начинал? Это ж, сказка, не поверите даже. Диванчики у меня были бархатные, ручки, крючочки, дужки, полочки – из никеля – серебром блистали. Зеркало в обводе, инкрустированном под кость слоновую с подсвечниками. И прямо в люксе удобства. Про занавесочки и твердые обои молчу, сейчас таких у президента не увидишь.
А уж как меня уваживали! Кто? Все! Генерал-губернатор N-ский, не упомню сколько раз, компанию составлял. А в трудный для Отечества час сам Великий князь присутствием своим почтил. Да и деваться-то ему некуда было – поспешал от большевиков. За Наследника престола и наипаче Императора не скажу. Разве только в камуфляже и инкогнито. Но я такое не припомню. А врать не с руки. И не приучен, и высокие знакомства не по лжи жить обязывают.
Зато про народных комиссаров, «железных» ли, «кровавых», – а и то и то чаще всего в одном лице уживалось, – или там про военкомов, не говоря о членах РВС и прочих красных дипкурятах, пожалуй, помолчу. Не сбиться чтоб, не перепутать да не запамятовать. Этого добра перевидал, не дай боже. И Петровский, и Фрунзе, и Ворошилов, и Сталин, и Куйбышев, и Войков, и Воровский, и товарищ Нетте, пароход и человек. Про часто не скажу, но по разу – по паре довелось накоротке свидеться с каждым.
С кем всласть спознался, так это с Лазарь Моисеичем. Тепленьких застолий в компании с Кагановичем дюжину, не сбившись, сообщу. Лазарь, имечку подстать, и пожил всласть, без обид, как и я.
Насчет иных генсеков с маленькой буквы или там предсовминов врать тоже не буду – не стыковался. Чего не было, того не было, зачем лажить?
Оно, конечно, и комвожди солидные попадались, не разухабистые, как такому не попасться. Но, в целом, господа эти, в смысле товарищи, сервис, удобства и привилегии только в речах митинговых кляли, зато при встрече со мною очень даже их приветствовали, за редкостным исключением.
Вот тоже главный военный спец товарищ Троцкий. Тот одно время приспособился со мной по фронтам вжик-вжик, туда-сюда, Петроград, Брест-Литовск, Царицын, Туркестан. А за собой, в догрузку,
Что Троцкий? – разок на пару, буквально, недель зарезервировал меня сам батька Махно. Месяца три опосля не чаял, как отмыться. А то был еще случай: дроздовцы меня едва не реквизировали. А, может, семеновцы. Да, пусть их. Факт, что приказом товарища военкома Каменева С.С. перевели меня на спецобслуживание партийного и военного руководства сугубо в тыловых и прифронтовых районах.
Ну а там и времена похужее пошли, поподлее времена, поубожественней. Голодные двадцатые. Но вот, как на духу, до контактов с нэпманами, мешочниками, беженцами, беспризорниками ни разу не опускался.
А где-нибудь на третьем десятке переквалифицировали меня: нижний диван один оставили, а верхний ярус наобочь пустили. Но освоился, пообвык. Клиенты пошли все больше из советских партийных деятелей, номенклатурные столоначальники. Общенародные шкурократы и пролетарские красноплюи то бишь.
Так вот и получилось, что за долгий трудовой век я сделался поверенным тысячи секретов, очевидцем любви и несчастий, успеха и краха, знакомств и раздоров. Сквозь сито моей памяти профильтрованы настоящие государственные тайны, опасные политические заговоры и даже планы, тсс!!! сс. с-социальных переворотов.
К примеру, лично я и только я являюсь единственным свидетелем громкого самоубийства одного белого генерала и другого красного адмирала. И как на духу: результаты следствия не имеют никакого отношения к истинным мотивам и ходу обеих драм. Белый генерал – тот, действительно, стрелялся. Но стрелялся не оттого, что испугался Буденного и не потому, что не смог расстаться с Россией. Даже и захоти, не мог он сделать этого сам по той причине, что обе его руки держал адъютант, а на спуск нажимала генеральша, и руки обоих минуту спустя были заняты багажом с золотовалютным трофеем, а ноги – беговой дорожкой в виде перрона.
Что до красного адмирала, который, кстати, германскую закончил лихим георгиевским кавалеристом, так тот отнюдь не был выброшен из поезда чекистами, как гласит позднейшая версия. Равно как из окна купе, якобы предваряя арест, он тоже не выбрасывался. Совсем даже наоборот, за секунду до смерти был адмирал весел и игрив. Хотел ходок старый впечатление произвести на юную соседку-певичку, да не учел, себе на беду, что джигитовка в седле и акробатика за окном поезда – вещи разного порядка, тем более для центнера пятидесяти лет…
Наконец, если вам все еще мало, именно я первым зафиксировал, как рождаются творческие замыслы будущих классиков: Катаева, Паустовского, Шостаковича, Довженко. Что до ученых фамилий, хоть поминальник выставляй.
Это потом меня списали. Правда, ввиду наружной добротности, лет десять я еще служил творческой публике в подмосковном поселке. Местечковый ресторатор по имени «буфет» – явное, конечно, понижение, но терпимо. А там покатилось. Чем больше трепало мне бока и покровы, чем заметнее жух и ветшал лощеный прикид, тем дальше закидывало меня. Сперва было садово-дачное товарищество, где меня эксплуатировал тутошний прокурор, но строго летом, да и то, покуда не обзавелся дачей. Потом вынесло на стройку – к мастерам и прорабам. Еще позднее перекинуло к работягам. В теплушку.