Живое Золото
Шрифт:
– У меня от таких проповедей уже уши похудели, - резко бросила бабка.
– Не лезь к голодной, коли сам сыт. А лучше - проваливай, откуда пришёл. Не наш ты, приблудный. Одет хорошо, вон - лоснишься весь...
– А ты бы поостереглась, - потешался Андрей.
– Знала бы хоть, с кем говоришь...
– А что тут знать?
– набычилась нищая.
– Все мы бедняки. Есть богатые бедняки, есть нищие. А остальное неважно. Али хочешь, чтоб я тебе по ладони погадала? Так по руке не скажешь, святой ты али жулик. Особливо если рука в грязи. Судьбу увидишь, душу - нет...
– А ты хорошо говоришь!
–
– Как зовут тебя? Скажи - может, помогу потом...
– Как зовут, давно забыла, - ухмыльнулась бабка-философ.
– Сибирью меня кличут. Баба Сибирь. Так и ищи меня - Сибирь Ивановну на всех помойках знают... А вон мой муж, Волк Иваныч, - указала она на грязного, обросшего бородой бомжа-англа, стоявшего неподалёку, у соседнего стола с похлёбкой.
– Все мы Иванычи, кто в Остроге бомжует. Все братьями зовёмся...
– Интересно!
– довольно крякнул Андрей. Хождение в народ явно удавалось...
В это время хорошо одетый мальчик, стоявший с родителями неподалёку, - очевидно, из обеспеченных горожан, желавших послушать указ,- показал пальчиком на обросшего волосами Волка Иваныча и отчётливо произнёс:
– Бог.
– Нет, сыночка. Это бомж, нищий. Это не Бог, - ласково протянула малышу его мамочка.
– Нет. Бог, - по прежнему лепетал малыш.
Стоявший на углу важный полицейский - подбородок кирпичом, толстое брюшко, косая сажень в плечах, - усмехнулся:
– Какой это Бог? Это дерьма кусок.
– А... а вот те дерьма кусок!
– неожиданно крикнула баба Сибирь, кидая горсть размокшей земли прямо в лицо полицейскому. Лицо её исказила гримаса бессильной ненависти: открылся тёмный провал беззубого рта, горбатый нос затрясся, пыльные морщины на лбу и щеках стали ещё глубже.
Грязь залепила представителю власти глаза и рот, так что он не смог даже членораздельно отматерить нищую. Он стоял, качая головой и пытаясь оттереть лицо, и что-то мычал. Прежде, чем Андрей успел усмехнуться комичному драматизму этой сцены, полицейские бросились мутузить Сибирь Ивановну. Англы заступились за свою товарку. Завязалась потасовка, в которой и невинные люди, просто стоявшие рядом, запросто могли получить удар резиновой дубинкой или выстрел усыпляющей пулей.
Это было слишком пошло и скучно, чтобы понравиться Рублёву. Андрей медленно отошёл в сторону. Брезгливо сплюнул в раскисшую под ногами грязь. Процедил сквозь зубы:
– Нет, эта игра мне не нравится...
Но уйти незаметно у наследника престола не получилось. Внезапный удар резиновой дубинкой по затылку оглушил его. Тело Рублёва, как мешок, безвольно упало на землю. Руки полицейских схватили его за шиворот и поволокли. "Этот тоже англ, - шептали они.
– Или лазутчик. Одет хорошо, за всем выглядывает. Небось, атлантисты его к нам заслали, узнать о нас всё... Иначе зачем бы нам приказали его хватать? Он человек опасный, дело ясное"...
ПРИПАДОК ЗДРАВОМЫСЛИЯ
Долгое время Андрей лежал без движения, уткнувшись лицом во что-то мягкое и тёплое. Сквозь забытьё он ощущал только головную боль - сначала еле заметную,
Вокруг него было темно. Под ногами лежал ворох соломы. На ощупь Андрей определил, что находится в круглой каменной камере. Тишина и темнота стояли вокруг, как пуленепробиваемые стены. Рядом не было никого, с кем можно было бы поговорить, раскрыть душу... Мрак, тишина, холод.
В голове роились мысли: как это произошло? Он вроде в тюрьме... Какие враги могли добиваться этого? Вроде у него и врагов-то и не было...
Может, дело в наследстве? В том Живом Золоте, которое ему должно было достаться?
Кто-то из верхов решил наследство у него отобрать?
Но кто?...
Или он испытания не вынес? Три испытания: любовью, свободой и славой... "Если вы их не выдержите, вы умрёте", - прошелестел в памяти быстрый голос Галяндаева...
Ах ты, карлик проклятый! Так бы твои волосёнки жёлтые и выдрал, попадись мне только!
Но что теперь делать?...
Андрей попытался пошевелиться - но нет, в яйцеобразной камере нельзя было ни стоять, ни лежать, - только сидеть, согнувшись, на соломе. Несколько часов Рублёв сидел, почти не меняя позы, ворочая в голове одни и те же мысли. Без конца, без конца... Затем усталость взяла своё. Андрей опустил голову на руки и захрапел.
Ему снилось, что он находится в темном и глухом помещении. Из темноты доносилась невыносимая вонь. Отдалённо был слышен шорох - наверное, крысы... Что это? Ад? "Свидригайловская" такая вечность, неопрятная и вязкая? Или он уже в гробу? Точно: в памяти начали всплывать зал суда, решетка, речи обвинителя, приговор, стук молотка... Рублёв приговорён. Его похоронили заживо. В каменном гробу. Вот оно, светлое будущее!
Камень... Камень... Камень. Ничего, кроме холодных камней, вокруг. Каменный холод, каменная тишина...И сам Андрей каменеет... Ступни и икры ног уже затекли настолько, что он их не чувствует... Скоро станет камнем, как эти, из которых стены сложены... А что, если кирпичи, из которых тюрьма сложено,- это души тех, кто окаменел здесь?
– Ду-у-ши! Ау-у!... Камень, камень, камень!... Не хочу! Не буду! Бороться буду! Андрей начал стучать в стены, орать, выковыривать камни, срывая ногти... Никто не слышал его. Хотя Сервет, Сервантес, Достоевский и прочие, наверно, где-то рядом... Одиночество уничтожает расстояния, все одиночки вместе живут в одном большом одиночестве... Наверно, Андрей мог бы перестукиваться с Джордано Бруно. А он бы ответил? Нет, наверно...
Вот и все. Все лишнее, наносное, - имя, лицо, дружба, вражда, - вырваны из жизни. Рублёв теперь один. Как Бог. У него есть только тело, только душа, камень и глоток воздуха... Как много!
Всюду жизнь - и в тюрьме, и в дворце, и в аду. Всюду он, Рублёв! Он сейчас словно стоит на высокой горе, где всё земное исчезает, тает в синеватой дымке внизу... и никто не видит его... и он не видит никого... никого, кроме Бога. Один Бог и один человек... Это уже большинство.
Ничего, кроме Жизни. Никого, кроме Бога. Вот круг, в который Андрей заключен! Он может странствовать по мирам, не вставая...