Живое Золото
Шрифт:
Ольга стояла молча, держа в руке дымящуюся палочку с восточным благовонием. Светло-розовый дымок улетал в нишу, где на подставке стоял портрет её недавно скончавшегося отца. Воздух постепенно наполнялся тонким, неуловимым ароматом.
Руки Левиафани, одетые в жёлтые перчатки по локоть, казались неестественно длинными. Тонкий стан чуть изгибался назад. Ольга напоминала большую, длинноногую птицу, не умеющую летать, но ходящую по земле с царственной величавостью.
– Понимаешь, Оля...
– бессвязно начал объясняться Андрей.
– Я хочу сказать, что мы... то есть я... теперь, когда я избран...
– Я всё знаю, - тихим, низким голосом прервала его Ольга.
– Мне друзья всё сообщают, что в высших кругах творится. Ты хочешь стать императором. Или погибнуть... Зачем ты этого хочешь? Ну, зачем тебе это нужно?
– Я... это... Я хочу изменить Россию, - запинаясь, проговорил Рублёв.
– Ты выбрал не то слово, Андрей. Не изменить, а преодолеть. А преодоление России - задача запредельная... Лучше подумай обо мне. Жить со мной, быть вольным художником - это ведь лучше! Так ты большую пользу России принесёшь...
– Может быть... Но я все-таки человек. Я люблю себя, да. Люблю! И хочу славы. А стихами её в наши дни не добьёшься.
Брови Левиафани удивлённо поплыли вверх, лоб и переносица чуть наморщились.
– Слава - это почётная форма позора. Ты разве этого не знаешь?
– Ольга бросила на юношу вопрошающий взгляд.
– Ты будешь править, а газетчики по всему свету будут мыть твоё грязное бельё... Если ты думаешь, что это почётно, то ты ошибаешься.
– Может быть... Но я не только славы хочу, но и власти.
– Приятнее хотеть власти, чем иметь ее. Мой отец имел её - и всё потерял... Вот он - куколкой на полочке стоит, - изящным жестом девушка указала на плоскую фигурку в нише.
– И всё оттого, что Григорию Восьмому не угодил... Мнениями не сошлись.
– Не будем воспоминать о Восьмом. Его давно все прокляли... Его сожгли и прах по ветру развеяли. Пыль, пыль - всё пыль... И цари - пыль. И все люди пыль. И жалеть их нечего.
– Да... Верно говоришь. Но пыль, она хорошо помнит всех, кто по ней прошелся, - сказала Ольга, мелодично постучав пальцами о серую полочку под фигуркой отца.
– Где пыль, где грязь, там и жизнь. И тебя вся пыль, по которой ты пройдёшься, запомнит... И потом на твою могилу ворохом ляжет.
– Ну, это уже мне всё равно будет. Трава не помнит, на чьей могиле растет - героя или подлеца. Ей все равно, чьи соки сосать. Так и пыли твоей.
– Ой, ошибаешься...
– Ольга на минуту замолчала, а потом продолжила -уже другим голосом.
– Надоело мне спорить обо всём этом. Давай лучше помолчим. Послушаем тишину... На прощание. Ей есть что нам сказать. Обоим...
Молодые люди сели на небольшую скамеечку у стены склепа. Андрей довольно долго молчал, голова шла кругом - не то от похмелья, не то от опьянения властью. Ольга тоже молчала, показывая всем своим видом, что ей нет дела до его размышлений. Её голова с аккуратно убранными в каре волосами чуть наклонилась назад, но спина была прямой, как струнка. Губы чуть шевелились - девушка беседовала с усопшими...
Когда Андрею надоело к прислушиваться к презрительной тишине, он решил кончить этот спектакль, добавив в него нотку фарса. Не произнося ни слова, юноша сделал вид, что умирает - поник, откинул голову и замер без движения. Ольга спросила, что с ним. Андрей молчал. Ольга затормошила
– Когда надоест быть мёртвым, возьмёшь ключ в папиной нише и выйдешь, - сказала она перед тем, как закрыть дверь.
Отношения были испорчены.
Любимая женщина была потеряна навсегда.
Путь к престолу был свободен.
СВОБОДЕН НАКОНЕЦ
Когда Андрею надоело быть мёртвым, он покинул склеп Левиафани и пешком направился к центру Острога. На душе было пусто и светло. Всё прежнее закончилось, миновало, прошло; начиналось что-то новое, неизвестное, пьянящее... Андрею не хотелось идти домой, и он долго бродил по грязным улицам в англовском квартале Острога. Здесь жили беженцы, промышлявшие попрошайничеством, гаданием, а иногда и воровством. К таким людям Рублёва тянуло с детства.
Он ходил среди нищих англов, как один из них, как обычный уличный попрошайка. Андрею было интересно посмотреть на народ, которым он, возможно, будет править, изнутри. Поставить эксперимент - познать человека. Царь, побудь нищим. Нищий, побудь царем. Тогда ты лучше узнаешь себя, узнаешь власть, узнаешь свободу.
В тот день, в двенадцать часов, должны были объявить указ о престолонаследии. Жителей прилегавших к центру Острога районов заставляли собираться на Дворцовой площади, где специальные глашатаи готовились объявить имя наследника.
Рублёв долго наблюдал за шествием англов на центральную площадь. Беженцы шли толпой мимо серых бараков, поднимая пыль, недовольно переговариваясь. Усталые, вспотевшие, они медленно шагали, опустив головы, глядя в грязь под ногами. Полицейские управляли их продвижением. Над дорогой стоял глухой ропот, серый и бесцветный, как облако пыли, поднятое шагами. В лица беженцев било дымом, тлением, осенней сыростью, запахами прелых листьев и трав.
Андрей стоял среди толпы и ждал, когда Галяндаев выйдет на дощатый помост у стен Хрустального дворца, возвышавшегося среди низеньких серых бараков, и объявит его имя. Тогда он выйдет из толпы нищих - такой же, как все, в простой одежде, плоть от плоти народа - и все склонятся перед наследником верховной власти. Театральная сцена, как раз как он любит, - красиво, эффектно, благородно и немного пошло. В стиле приключенческих романов начала двадцать первого века.
Но до полудня было ещё далеко. Перед объявлением наследника городское начальство давало моховой обед для нищих. На длинных столах, стоявших вдоль площади, стояли тарелки с моховой похлёбкой и зелёным хлебом. Рядом с Андреем стояла бабка-нищая, из англов, - смуглая, рыжеволосая, с проступающей на висках сединой. Она особенно рьяно налегала на еду, хлебала жижу так, что брызги во все стороны летели.
– Не ела бы так жадно, не позорила бы себя, - важно шепнул ей на ухо Рублёв.
– Не хлебом единым, знаешь ведь...